Важные ссылки
2925. И в ночи задохнётся твой крик
Страница 1 из 1 • Поделиться
1
автор Kili 2/2/2016, 00:49
| Действующие лица: | Кили, Орк-НПЦ |
| Место действия: | Леса в предгорьях Эред Луин |
| Дата событий: | Лето 2925 Т. Э. |
Описание сюжета: | |
Молодой гном отправляется на охоту один. Совсем один! Скоро у него будет повод, горько пожалеть о таком опрометчивом поступке. Ворнинг! Детям и персонам с сердечной недостаточностью чтение строго воспрещено — в планах насилие, надругательство над честью игроков и крепкие словца не для острых ушек | |
Примечание: Лишь Махал знает, чем закончится сия история | |
2
автор Kili 2/2/2016, 00:52
Такой засухи гном не переживал за свою короткую жизнь. Даже в подземном городе, снабжённом хитроумной вентиляцией, чувствовалось пекло, пожиравшее уже несколько недель окрестности Голубых Гор. Для привычного к довольно прохладному климату северного Эред Луина народа, жара стала очередным поводом, ещё усерднее отрезать себя от внешнего мира — те, кто мог себе позволить, перекантовывались под защитой горной толщи в глубине чертогов, мало кто из народа кхазад казал нос в зыбкое марево, царившее за пределами Главных Врат. Куда лучше привычная жара горна, чем небесная топка, плавившая измождённую природу. Лишь важные дела вынуждали редких из жителей Залов Торина покидать милую сердцу прохладу горы.
Кили был один из этих несчастных. Хотя таковым он себя не считал. Гном любил ходить на охоту далеко за пределы родных стен. Тут не было наставников, оценивающе смеривающих взглядом любые твои движения. Никто не гудел под руку, не закатывал глаза и нервически не прикрывал чело ладонью, когда ты, разгорячённый погоней, вдруг останавливаешься и опускаешь лук только потому, что вдруг понимаешь: этого оленя ты не сможешь убить — слишком царственны движения зверя, уж очень пронзителен взгляд умных, турмалиновых глаз, столько грации в гордо закинутой рогатой голове. Сам себе господин — иди куда хочешь, делай всё на своё усмотрение. Единственная разница, в этот раз отличавшая вылазку от всеx предшествующих — принц вызвался идти на промысел один, без брата.
Фили был занят. Как часто последнее время. Дубощит брал с собой юного принца почти всегда — было понятно, король решил посвятить его во все государственные дела. Кости выпали, Фили теперь наследник Торина. Лучник шмыгнул носом, продираясь сквозь густой валежник к выбранному для охоты месту. Сначала Кили дулся — не то, что он завидовал брату. Даже наоборот: он был рад, жить без особых рамок, не торчать истуканом на многочисленных переговорах, приёмах и встречах общин, по рассказам брата — унылое и выносящее мозг занятие, требующее полной концентрации и глубокого понимания дела. Кили отчаянно не хватало прошлого тесного общения с Фили, ведь после смерти отца не было у младшего принца существа ближе брата, они делили всё и были почти постоянно неразлучны. А теперь это время осталось в прошлом. Всё чаще лучник совершал вылазки в одиночестве, с редкими приятелями в его возрасте молодой гном общался не часто — жизнь молодняка Синих Гор мало чем отличалась от жизни взрослых — заработки в людских поселениях, работа в кузне, шахте или каменоломне — для праздношатаний у кхазад нет времени.
Гном притормозил и прислушался. Ни одного птичьего вскрика, ни стрекота сверчков, совершенное безмолвие затопило уставший от безветрия лес. Кили совершил недурной марш-бросок, без остановок и перекуров, и удалился от Ворот действительно далеко. Мать он предупредил, что вернётся не позже чем к началу следующей седьмицы, то есть, через два дня. Но дварф сделал уже немало миль по палящей жаре, а дичи не было и следа. Солнце пылающим красным шаром уже путалось в вялых листьях замершего в неподвижной жаре леса. Воздух был настолько прогрет, что казался густым, горячей струёй протекая вдоль по глотке в лёгкие. Кили невольно вспомнил брусничный кисель матери и передёрнулся.
"Как тут различишь следы, когда всё распадается в прах..." охотник склонился и помял в пригоршне ком лесного гумуса, сухого, что пыль на книгах в Мазарбуле, "если так и будет продолжаться, охота продлится дольше намеченного..." Удалятся от города слишком далеко не имело смысла — тащить добычу на такой жаре — так лучше сразу бросить тушу там, где завалил, испортится ведь на пол-пути. Или сразу завялить мясо. Но на это уйдёт ещё дня три. А торчать в одиночестве в этой глухомани — весьма незавидная перспектива. Хотя, о чём речь! Сначала надо вообще это пресловутое мясо отловить. А вокруг ни следов, ни запахов, ни другого намёка на дичь — хоть бы бурундук какой, совсем не говоря о молоденьком, жирненьком кабанчике. Кили рассеянно поскрёб щетину и поднялся.
Ночь в лесу наступает быстро, тем более в тени гор — небесное светило превратилось в красные пятна за бесчисленными стволами, и когда оно свалится за первый хребет, стемнеет внезапно. Но может быть темнота принесёт с собой облегчение и позволит голодному зверью покинуть берлоги и норы — "Ведь где-то они прячутся!" досада потихоньку овладевала дварфом, впрочем как и утомление. Гном решил найти себе место для лагеря, перекусить и, может, вздремнуть час-другой до полного мрака. Усталость — плохой помощник.
Найдя укромное место недалеко от чахлого ручейка, вероятно в сытые времена бывшего вполне себе речушкой, Кили наполнил флягу, сложил свой невеликий скарб в подобие лежбища и, опёршись о шершавый ствол единственной в округе ели, вытащил скудный ужин. Так просидел он с пол-часа, задумчиво отрезая и жуя тонкие, жёсткие полоски солонины, закусывая их дорожным хлебом и запивая водой, к следующему своему разочарованию, слишком тёплой и уже отдающей тиной. "Эээх, сейчас бы мамкины оладики с холодным молоком..."
Резкий звук вырвал его из чуткого сна. Он удержался от порыва вскочить и, широко распахнув глаза, уставился в ночь, обступившую его. Солнечные блики давеча теперь заменили холодные пятна луны, продирающиеся с далёкого востока сквозь причудливо сплетённые ветви. Всё было тихо, лишь лёгкое журчание доносилось до чуткого уха гнома. Кили постарался встать, как можно тише. Но куда идти, куда смотреть, чего ожидать? Определить, с какой стороны донесло до него загадочный скрежет, он не смог — слишком коротким был звук. Но слишком чуждый для лесной чащи. Металл был его источником, в этом гном был убеждён.
"Махал помоги!" Кили перехватил поудобнее нож и раздвинул низкие лапы ели, служившей ему ночлегом. Он выпрямился и осторожно оглянулся. "Может всё таки показалось..." — но обмануть себя не удалось. Был бы рядом брат — спина к спине и четыре глаза это уже почти войско и ничего не страшно. Но Кили был один.
Молниеносное движение из бокового зрения, короткий свист занесённого оружия и внезапная боль, тысячей багряных искр засыпавшая сознание — последнее, что успел увидеть гном, была луна, покрытая алыми пятнами и валящаяся куда-то в бок.
Кили был один из этих несчастных. Хотя таковым он себя не считал. Гном любил ходить на охоту далеко за пределы родных стен. Тут не было наставников, оценивающе смеривающих взглядом любые твои движения. Никто не гудел под руку, не закатывал глаза и нервически не прикрывал чело ладонью, когда ты, разгорячённый погоней, вдруг останавливаешься и опускаешь лук только потому, что вдруг понимаешь: этого оленя ты не сможешь убить — слишком царственны движения зверя, уж очень пронзителен взгляд умных, турмалиновых глаз, столько грации в гордо закинутой рогатой голове. Сам себе господин — иди куда хочешь, делай всё на своё усмотрение. Единственная разница, в этот раз отличавшая вылазку от всеx предшествующих — принц вызвался идти на промысел один, без брата.
Фили был занят. Как часто последнее время. Дубощит брал с собой юного принца почти всегда — было понятно, король решил посвятить его во все государственные дела. Кости выпали, Фили теперь наследник Торина. Лучник шмыгнул носом, продираясь сквозь густой валежник к выбранному для охоты месту. Сначала Кили дулся — не то, что он завидовал брату. Даже наоборот: он был рад, жить без особых рамок, не торчать истуканом на многочисленных переговорах, приёмах и встречах общин, по рассказам брата — унылое и выносящее мозг занятие, требующее полной концентрации и глубокого понимания дела. Кили отчаянно не хватало прошлого тесного общения с Фили, ведь после смерти отца не было у младшего принца существа ближе брата, они делили всё и были почти постоянно неразлучны. А теперь это время осталось в прошлом. Всё чаще лучник совершал вылазки в одиночестве, с редкими приятелями в его возрасте молодой гном общался не часто — жизнь молодняка Синих Гор мало чем отличалась от жизни взрослых — заработки в людских поселениях, работа в кузне, шахте или каменоломне — для праздношатаний у кхазад нет времени.
Гном притормозил и прислушался. Ни одного птичьего вскрика, ни стрекота сверчков, совершенное безмолвие затопило уставший от безветрия лес. Кили совершил недурной марш-бросок, без остановок и перекуров, и удалился от Ворот действительно далеко. Мать он предупредил, что вернётся не позже чем к началу следующей седьмицы, то есть, через два дня. Но дварф сделал уже немало миль по палящей жаре, а дичи не было и следа. Солнце пылающим красным шаром уже путалось в вялых листьях замершего в неподвижной жаре леса. Воздух был настолько прогрет, что казался густым, горячей струёй протекая вдоль по глотке в лёгкие. Кили невольно вспомнил брусничный кисель матери и передёрнулся.
"Как тут различишь следы, когда всё распадается в прах..." охотник склонился и помял в пригоршне ком лесного гумуса, сухого, что пыль на книгах в Мазарбуле, "если так и будет продолжаться, охота продлится дольше намеченного..." Удалятся от города слишком далеко не имело смысла — тащить добычу на такой жаре — так лучше сразу бросить тушу там, где завалил, испортится ведь на пол-пути. Или сразу завялить мясо. Но на это уйдёт ещё дня три. А торчать в одиночестве в этой глухомани — весьма незавидная перспектива. Хотя, о чём речь! Сначала надо вообще это пресловутое мясо отловить. А вокруг ни следов, ни запахов, ни другого намёка на дичь — хоть бы бурундук какой, совсем не говоря о молоденьком, жирненьком кабанчике. Кили рассеянно поскрёб щетину и поднялся.
Ночь в лесу наступает быстро, тем более в тени гор — небесное светило превратилось в красные пятна за бесчисленными стволами, и когда оно свалится за первый хребет, стемнеет внезапно. Но может быть темнота принесёт с собой облегчение и позволит голодному зверью покинуть берлоги и норы — "Ведь где-то они прячутся!" досада потихоньку овладевала дварфом, впрочем как и утомление. Гном решил найти себе место для лагеря, перекусить и, может, вздремнуть час-другой до полного мрака. Усталость — плохой помощник.
Найдя укромное место недалеко от чахлого ручейка, вероятно в сытые времена бывшего вполне себе речушкой, Кили наполнил флягу, сложил свой невеликий скарб в подобие лежбища и, опёршись о шершавый ствол единственной в округе ели, вытащил скудный ужин. Так просидел он с пол-часа, задумчиво отрезая и жуя тонкие, жёсткие полоски солонины, закусывая их дорожным хлебом и запивая водой, к следующему своему разочарованию, слишком тёплой и уже отдающей тиной. "Эээх, сейчас бы мамкины оладики с холодным молоком..."
Резкий звук вырвал его из чуткого сна. Он удержался от порыва вскочить и, широко распахнув глаза, уставился в ночь, обступившую его. Солнечные блики давеча теперь заменили холодные пятна луны, продирающиеся с далёкого востока сквозь причудливо сплетённые ветви. Всё было тихо, лишь лёгкое журчание доносилось до чуткого уха гнома. Кили постарался встать, как можно тише. Но куда идти, куда смотреть, чего ожидать? Определить, с какой стороны донесло до него загадочный скрежет, он не смог — слишком коротким был звук. Но слишком чуждый для лесной чащи. Металл был его источником, в этом гном был убеждён.
"Махал помоги!" Кили перехватил поудобнее нож и раздвинул низкие лапы ели, служившей ему ночлегом. Он выпрямился и осторожно оглянулся. "Может всё таки показалось..." — но обмануть себя не удалось. Был бы рядом брат — спина к спине и четыре глаза это уже почти войско и ничего не страшно. Но Кили был один.
Молниеносное движение из бокового зрения, короткий свист занесённого оружия и внезапная боль, тысячей багряных искр засыпавшая сознание — последнее, что успел увидеть гном, была луна, покрытая алыми пятнами и валящаяся куда-то в бок.
3
автор Uthur Костолом 2/5/2016, 02:03
Вот уже не один день малочисленный отряд Утхура тащился по пересохшей, изнуренной жарой местности. Удушливый зной даже к вечеру не давал прохлады. Перемежающееся зловоние от встречающихся болот наполняла воздух лихорадными испарениями. Земля издыхала от невиданного тягучего пекла. Жара усиливалась. Казалось, все живое замерло, боясь шевельнуться или иссохла всякая жизнь. Невидимыми тенями, лазутчики стремительно двигались со стороны гор. Военачальник Гундабада посылал вылазку за вылазкой. В этот поход командиром шел его подручный. Зло не дремало, оно тщательно прощупывало большую часть Средиземья, куда могло дотянуться костлявой лапой. Отряд Утхура совершал разведку близ Синих гор, обиталища Подгорного короля – Торина Дубощита. Орки являлись во тьме ночи, как тати. Ползли слухи, что то там, то здесь пропадал скот, а то и сам пастух не возвращался с пастбища, липкий страх о без вести пропавших хуторянах с дальних выселок. Но никто так и не видел открытых стычек, орочьи отряды тихорились… до времени. Таков был приказ. Редкие, вооруженные стаи уродливых лазутчиков шастали по пока еще казалось, безопасной земле, оставляя чернеющие язвы костровищ, белевших оскалами обуглившихся костей.
Отряд шел давно, поживы не было. Озверевшие от голода орки – к жаре им было не привыкать, но вот пустующие утробы - они заставляли наливаться кровью их глаза и двигаться быстрее. Вяленое мясо в припасах не заменит кровавой свежатины. Двумя днями раньше, Утхуру и его парням сподобилась попасться белка. Зверька, обессилившего от жажды и жары, словить не составило помех. Один из орков сцапал было мелкую добычу и уже занес руку, чтоб прикончить о камень одним махом. Началась перебранка о дележке. Но сипящий рык мгновенно остановил их. Голос принадлежал командиру – огромному матерому орку. На воловьей шее со вздувшимися жилами монолитно сидела словно отлитая из бронзы башка. Под выпуклым лбом, из-под мясистых складок надбровий, колюче смотрел раскосый звериный глаз, второй слепо таращился мутным бельмом. Левую половину головы рассекала косая борозда шрама. Вожак нагонял ужас на своих отморозков. Трепетный ужас перед ним. Страх до цепких дрожащих потуг. Удушливый страх моментальной мучительной смерти. Утхур знавал вкус орочьей и людской крови. И гномьей, ибо был ни в одной из битв при Мории. Яростно орудуя двумя черными тесаками и вырывая зубами куски плоти в кровавой мясорубке, копошась в багровом шквале рубящихся тел. Именно там гномий топор достал его, чуть не раскроив до основания череп, расколов железный шлем, как орех. А удар окованного щита вдавил часть грудной клетки и орку долго пришлось отлеживаться, штопая раны. Клыки торчащие из не закрывающейся пасти были заточены особо – под гномью породу – давняя ненависть особливо вынашивалась под упругим мышечным комом, молотящим заместо сердца.
Услышав окрик, орк державший спойманную белку немедленно подчинился. Несмотря на голод, враз стихла орочья возня. Дело было не в муштре. Среди рядов ползла своя молва, что Утхур не разборчив и сильно не разборчив, а любого, кто посмеет тявкнуть или косо зыркнуть, может ожидать мгновенный росчерк косого ятагана. Утхуру было все равно: внезапный удар со спины или в лицо, а можно и во сне прирезать. Солдатня не подымала на командира глаз. Некоторые помнили, как посмевшего вякнуть одного из своих солдат, орк сожрал еще живым, вспоров брюхо и загнав ему в глотку его же шмотье, чтоб не визжал. И зычно гоготал, измываясь, показывая трепыхающейся, полудохлой жертве его собственные кишки. А затем остальные видели, как Утхур сидел, выковыривая острием зазубренного ножа, сухожилия и ошметки плоти из своих почерневших клыков, рыгая и сладко щерясь… Орк любил боль. Он или не замечал раны, или становился одержимым. Любил сам, любил боль в других. Свирепея от дурманного запаха крови, выпестовывал страдания мучающейся жертвы. Боль была его стихия. Боль и страх. Да, вот что распаляло главного орка. И Утхур не любил скучать. Увечья взрастили его злобу до предела. Единственное, что давало ему удовольствие, это изощренно пытать многочисленных пленников в гундабадских темницах. Особое наслаждение доставляло оттягивать вымаливаемый жертвой финал, причмокивая от удовольствия, все любовней не позволяя ей умереть. Кровь набатно стучала в уродливой башке орка сильнее, нутро начинала жарить медленно вскипающая ярость. Было время, Утхур будучи калекой, был назначен надсмотрщиком в тюремных подземельях Гундабада, только вот не все заключенные целыми встречали мрачный серый рассвет. И из тюремщика он был переведен в застенок, заплечных дел мастером. Там уж веселье было на славу. И вот сейчас он был оторван от любимого дела и брошен в этот дерьмовый поход с кучкой мелких орочьих недоносков. Мрачная скука давила сильнее, чем спертый воздух.
Орк протянул Утхуру белку. «Сожрать добычу просто так? Хохх. Нет. Гораздо занятнее сначала позабавится. Сперва он пришпилит белку за хвост и раздует угольки. И запечет в собственном панцире из паленой шкурки. Рыжик с дымком. Или ослепить и пустить побегать по дну клепаного железного котла. На костре. Как сладенько она завизжит!» Утхур сгреб белку и уже предвкушал потеху, но зверек конвульсивно дернулся и испустил дух. Орк пришел в ярость и отшвырнул тушку в сторону. Орочья солдатня шарахнулась.
«Жрите тупорылые вонючие свиньи!» - сплюнул верховный орк.
«Сворачивать лагерь! Живо! Спущу шкуры, сраные выродки!» Орки разодрав трупик, торопливо чавкали. «Разворачиваемся, скоты! К рассвету мы должны допехать до перевала».
Сумеречный лес провалился в зияющую пустую тьму. Деревья, словно остовами рук царапали ночное небо. Мертвенный ущерб луны провалился в глухой мешок облаков. Еще недавно всполохи зарниц изредка сверкали сквозь решетки крон, но и их не стало видно. Липкая темнота заползала во все углы и трещины. Тухлая взвесь воздуха с болот смешалась с дымом, рассеянным с Эриадорских поселений. Отряд развернулся и бесшумно двинулся во тьме.
Вдруг, Утхур в два пружинных скачка перемахнул через поросшую лишайником кочку. Раздулись приплюснутые ноздри. Орк жадно втянул густой воздух. Запашок тянулся от следа на валежнике и уводил вправо. Безгласно отдав приказ к следованию, верховный, припадая к земле двинулся к цели.
«Вот оно. Запах. Этот ненавистный гномий смрад. Вонь недорощенных ублюдков не спутать ни с чееем… » Утхур узнал этот запах. Орк чуял – он близко, этот вонючка – на расстоянии двадцати-тридцати бросков от него. Безветрие не позволило унюхать сраного гнома раньше. Косыми перебежками, как волчья стая отряд приближалась к жертве. Янтарный глаз командира отлично видел во тьме и через мгновение узрел фигуру под елью. И почуял. Почуял тоскливую волну, мелкую рябь страха. Он просек, что гном растерян и что он ОДИН. Обсос из его отряда, Гануш, звенькнул клинком справа - ничего, Утхур накажет его потом, попозже. Это сейчас не самое главное и не самое сладкое… Главное – тот одинокий дварф, что так удобно подвернулся ему. Орк знал – одиночке не уйти. И вот его уже отделяет всего один мощный бросок. Гном их не видит. Утхур уже слышал бешено застучавшее сердце в груди жертвы. Он замер на мгновение и в следующий миг, скакнув, размахнулся и четко приложился рукоятью о висок не успевшего даже обернуться гнома.
Тот рухнул без сознания, как подкошенный. С виска потекла алая струйка крови. Утхур кованым носком перевернул тело лицом вверх. «Заг-Заг! Да это совсем молоденький ублюдыш» – орк животно заурчал и осклабился. Сладко засосало внутри. «Связать! Живо, ушлепки! Подняли свои вонючие зады! Ща протяну плетью по вашим тощим хребтам! Отойдем на пару миль подальше!» Орки взвалили обмякшего, связанного гнома. Утхур подошел к свисающему с плеч солдата телу, рассмотрел лицо. Царапнул заскорузлым кривым когтем по кровавой дорожке. Пососал палец, довольно причмокнул, посмаковал. Блеснул звериный глаз. «Ты, сучий выкидыш только очнись, ты пожалеешь, что твоя бородатая шлюха мать высрала тебя на свет!»
Отряд лазутчиков уходил во тьме к горной гряде, унося бездыханного гнома все дальше. Утхур вяло прикидывал. «Нет, он сожрет этого сладкого молоденького дварфа потом. А может и нет» – осклабился. «Но сначала, сначала он насладиться и позабавится, да и приказ. Приказ был вызнать, что затевают эти землеройные недомерки в своем подгорном отстойнике, эти недорезанные последыши Дуринова рода. Этот Дубощит. Вот заодно и будет толк от добычи. А толк будет». Орк зарычал. «Орать будет все что знает, было б чем».
Отряд шел давно, поживы не было. Озверевшие от голода орки – к жаре им было не привыкать, но вот пустующие утробы - они заставляли наливаться кровью их глаза и двигаться быстрее. Вяленое мясо в припасах не заменит кровавой свежатины. Двумя днями раньше, Утхуру и его парням сподобилась попасться белка. Зверька, обессилившего от жажды и жары, словить не составило помех. Один из орков сцапал было мелкую добычу и уже занес руку, чтоб прикончить о камень одним махом. Началась перебранка о дележке. Но сипящий рык мгновенно остановил их. Голос принадлежал командиру – огромному матерому орку. На воловьей шее со вздувшимися жилами монолитно сидела словно отлитая из бронзы башка. Под выпуклым лбом, из-под мясистых складок надбровий, колюче смотрел раскосый звериный глаз, второй слепо таращился мутным бельмом. Левую половину головы рассекала косая борозда шрама. Вожак нагонял ужас на своих отморозков. Трепетный ужас перед ним. Страх до цепких дрожащих потуг. Удушливый страх моментальной мучительной смерти. Утхур знавал вкус орочьей и людской крови. И гномьей, ибо был ни в одной из битв при Мории. Яростно орудуя двумя черными тесаками и вырывая зубами куски плоти в кровавой мясорубке, копошась в багровом шквале рубящихся тел. Именно там гномий топор достал его, чуть не раскроив до основания череп, расколов железный шлем, как орех. А удар окованного щита вдавил часть грудной клетки и орку долго пришлось отлеживаться, штопая раны. Клыки торчащие из не закрывающейся пасти были заточены особо – под гномью породу – давняя ненависть особливо вынашивалась под упругим мышечным комом, молотящим заместо сердца.
Услышав окрик, орк державший спойманную белку немедленно подчинился. Несмотря на голод, враз стихла орочья возня. Дело было не в муштре. Среди рядов ползла своя молва, что Утхур не разборчив и сильно не разборчив, а любого, кто посмеет тявкнуть или косо зыркнуть, может ожидать мгновенный росчерк косого ятагана. Утхуру было все равно: внезапный удар со спины или в лицо, а можно и во сне прирезать. Солдатня не подымала на командира глаз. Некоторые помнили, как посмевшего вякнуть одного из своих солдат, орк сожрал еще живым, вспоров брюхо и загнав ему в глотку его же шмотье, чтоб не визжал. И зычно гоготал, измываясь, показывая трепыхающейся, полудохлой жертве его собственные кишки. А затем остальные видели, как Утхур сидел, выковыривая острием зазубренного ножа, сухожилия и ошметки плоти из своих почерневших клыков, рыгая и сладко щерясь… Орк любил боль. Он или не замечал раны, или становился одержимым. Любил сам, любил боль в других. Свирепея от дурманного запаха крови, выпестовывал страдания мучающейся жертвы. Боль была его стихия. Боль и страх. Да, вот что распаляло главного орка. И Утхур не любил скучать. Увечья взрастили его злобу до предела. Единственное, что давало ему удовольствие, это изощренно пытать многочисленных пленников в гундабадских темницах. Особое наслаждение доставляло оттягивать вымаливаемый жертвой финал, причмокивая от удовольствия, все любовней не позволяя ей умереть. Кровь набатно стучала в уродливой башке орка сильнее, нутро начинала жарить медленно вскипающая ярость. Было время, Утхур будучи калекой, был назначен надсмотрщиком в тюремных подземельях Гундабада, только вот не все заключенные целыми встречали мрачный серый рассвет. И из тюремщика он был переведен в застенок, заплечных дел мастером. Там уж веселье было на славу. И вот сейчас он был оторван от любимого дела и брошен в этот дерьмовый поход с кучкой мелких орочьих недоносков. Мрачная скука давила сильнее, чем спертый воздух.
Орк протянул Утхуру белку. «Сожрать добычу просто так? Хохх. Нет. Гораздо занятнее сначала позабавится. Сперва он пришпилит белку за хвост и раздует угольки. И запечет в собственном панцире из паленой шкурки. Рыжик с дымком. Или ослепить и пустить побегать по дну клепаного железного котла. На костре. Как сладенько она завизжит!» Утхур сгреб белку и уже предвкушал потеху, но зверек конвульсивно дернулся и испустил дух. Орк пришел в ярость и отшвырнул тушку в сторону. Орочья солдатня шарахнулась.
«Жрите тупорылые вонючие свиньи!» - сплюнул верховный орк.
«Сворачивать лагерь! Живо! Спущу шкуры, сраные выродки!» Орки разодрав трупик, торопливо чавкали. «Разворачиваемся, скоты! К рассвету мы должны допехать до перевала».
Сумеречный лес провалился в зияющую пустую тьму. Деревья, словно остовами рук царапали ночное небо. Мертвенный ущерб луны провалился в глухой мешок облаков. Еще недавно всполохи зарниц изредка сверкали сквозь решетки крон, но и их не стало видно. Липкая темнота заползала во все углы и трещины. Тухлая взвесь воздуха с болот смешалась с дымом, рассеянным с Эриадорских поселений. Отряд развернулся и бесшумно двинулся во тьме.
Вдруг, Утхур в два пружинных скачка перемахнул через поросшую лишайником кочку. Раздулись приплюснутые ноздри. Орк жадно втянул густой воздух. Запашок тянулся от следа на валежнике и уводил вправо. Безгласно отдав приказ к следованию, верховный, припадая к земле двинулся к цели.
«Вот оно. Запах. Этот ненавистный гномий смрад. Вонь недорощенных ублюдков не спутать ни с чееем… » Утхур узнал этот запах. Орк чуял – он близко, этот вонючка – на расстоянии двадцати-тридцати бросков от него. Безветрие не позволило унюхать сраного гнома раньше. Косыми перебежками, как волчья стая отряд приближалась к жертве. Янтарный глаз командира отлично видел во тьме и через мгновение узрел фигуру под елью. И почуял. Почуял тоскливую волну, мелкую рябь страха. Он просек, что гном растерян и что он ОДИН. Обсос из его отряда, Гануш, звенькнул клинком справа - ничего, Утхур накажет его потом, попозже. Это сейчас не самое главное и не самое сладкое… Главное – тот одинокий дварф, что так удобно подвернулся ему. Орк знал – одиночке не уйти. И вот его уже отделяет всего один мощный бросок. Гном их не видит. Утхур уже слышал бешено застучавшее сердце в груди жертвы. Он замер на мгновение и в следующий миг, скакнув, размахнулся и четко приложился рукоятью о висок не успевшего даже обернуться гнома.
Тот рухнул без сознания, как подкошенный. С виска потекла алая струйка крови. Утхур кованым носком перевернул тело лицом вверх. «Заг-Заг! Да это совсем молоденький ублюдыш» – орк животно заурчал и осклабился. Сладко засосало внутри. «Связать! Живо, ушлепки! Подняли свои вонючие зады! Ща протяну плетью по вашим тощим хребтам! Отойдем на пару миль подальше!» Орки взвалили обмякшего, связанного гнома. Утхур подошел к свисающему с плеч солдата телу, рассмотрел лицо. Царапнул заскорузлым кривым когтем по кровавой дорожке. Пососал палец, довольно причмокнул, посмаковал. Блеснул звериный глаз. «Ты, сучий выкидыш только очнись, ты пожалеешь, что твоя бородатая шлюха мать высрала тебя на свет!»
Отряд лазутчиков уходил во тьме к горной гряде, унося бездыханного гнома все дальше. Утхур вяло прикидывал. «Нет, он сожрет этого сладкого молоденького дварфа потом. А может и нет» – осклабился. «Но сначала, сначала он насладиться и позабавится, да и приказ. Приказ был вызнать, что затевают эти землеройные недомерки в своем подгорном отстойнике, эти недорезанные последыши Дуринова рода. Этот Дубощит. Вот заодно и будет толк от добычи. А толк будет». Орк зарычал. «Орать будет все что знает, было б чем».
4
автор Kili 2/6/2016, 14:34
Кили бежал по вихляющему точно лабиринт коридору. Поворот, за ним следующий, направо, налево. Но Кили был полон решимости, он был упрямо уверен, что цель уже за следующим витком. Или за тем, что будет за ним. Где-то совсем близко, вот сейчас повернуть... Это сознание окрыляло его, он почти летел по туннелям, не обращая внимания на то, что они становились всё теснее, повороты участились, свет, падавший неизвестно откуда, тускнел. Но он слышал Фили — тот что то кричал ему, и хотя Кили и не мог разобрать слов, он торопился за голосом и топотом сапог брата. Но догнать его никак не выходило. Передвигаться становилось всё сложнее. Ноги тяжелели с каждым шагом, вот он уже словно продирается сквозь невидимую, вязкую стену. Зов брата начал удаляться, коридор впереди на глазах вытянулся, становясь всё уже, теснее, и тьма поглотила его уходящие в неизвестность стены. Приближающаяся, густо ползущая по сводам и полу, тьма стирала очертания, оставляя словно мрачную дыру в неизвестность. Возгласы Фили потонули во мгле, она пожирала свет, звук, воздух, с размеренной неумолимостью потока лавы надвигаясь на гнома. А он уже почти на всех четырёх продирался вперёд, потеряв ориентацию, не соображая, где верх, где низ, слыша только оглушающee биение крови в висках. И вот уже липкий, осязаемо душный мрак поглотил его, стискивая будто тесный саркофаг. Осталась только стучащая, пронзительная боль в затылке.
Где реальность, где бред... Сейчас сознание заполняла одна лишь пульсирующая боль. Голова словно раскололась на острые трепещущие черепки, неестественно вывернутые руки адски затекли и не слушались, малейшее движение, сколь беспомощное, на столько и тщетное, добавляло в палитру боли новые оттенки. Гном попытался втянуть воздух — пыль забила глотку, смешиваясь с медным вкусом крови во рту. Не получалось даже сглотнуть — вязкий язык влип в нёбо, полопались запёкшиеся кровяной коркой губы.
А потом медленно вернулась память. Спина матери над рукоделием, безнадёжно отмахивающейся от его самоуверенных доводов. Одинокие блуждания по вымершему лесу. Душное, томимое жаждой одиночество. Резко оборванный сон. Ледяная рука без жалости стиснула сердце гнома, снова пришлось хватать пыльный воздух рваными губами — до него дошла вся безысходность положения. Орки!
Опухшие глаза утратили умение видеть в темноте, хотя и особенного сумрака не было. Только всё плыло и медленно вертелось перед взглядом. Он опять до боли сжал веки, словно надеясь, что этим может вернуть себе оборванное забытьё. Но реальность не собиралась отступать. С трудом разлепив глаза, Кили попробовал осторожно пошевелить плечами. Никаких шансов — его связали плотным пакетом, наверняка тщательно обыскав и опустошив все нательные тайники. Как же глупо он попался этим тварям… Махал, помоги...
Глупец, самонадеянный бестолковый глупец… Кили по рассказам знал, насколько фатально пленение чудовищами Моргота — те, кто выжил или благословляли Создателя за быструю помощь сородичей, либо возвращались калеками, нередко и душевными. О большинстве, канувшем навсегда, было страшно и подумать. Как ни крути, рассчитывать на помощь Кили не приходилось — раньше, чем через пару дней, его никто не хватится. Да и кто сможет найти гнома, когда он и сам не в курсе, в какую треклятую сторону его утащили кривоногие ублюдки. "Влип ты, Кили, по самые развесистые уши влип…" Но отчаяние — гиблый помощник в паскудной ситуации. Не показать страха и насколько возможно хладнокровно оценить ситуацию — вот главная задача сейчас. Велика воля Молоторукого, авось не отсчитаны ещё дни младшего сына неудачливого отца. A отчаяться никогда не поздно.
Где реальность, где бред... Сейчас сознание заполняла одна лишь пульсирующая боль. Голова словно раскололась на острые трепещущие черепки, неестественно вывернутые руки адски затекли и не слушались, малейшее движение, сколь беспомощное, на столько и тщетное, добавляло в палитру боли новые оттенки. Гном попытался втянуть воздух — пыль забила глотку, смешиваясь с медным вкусом крови во рту. Не получалось даже сглотнуть — вязкий язык влип в нёбо, полопались запёкшиеся кровяной коркой губы.
А потом медленно вернулась память. Спина матери над рукоделием, безнадёжно отмахивающейся от его самоуверенных доводов. Одинокие блуждания по вымершему лесу. Душное, томимое жаждой одиночество. Резко оборванный сон. Ледяная рука без жалости стиснула сердце гнома, снова пришлось хватать пыльный воздух рваными губами — до него дошла вся безысходность положения. Орки!
Опухшие глаза утратили умение видеть в темноте, хотя и особенного сумрака не было. Только всё плыло и медленно вертелось перед взглядом. Он опять до боли сжал веки, словно надеясь, что этим может вернуть себе оборванное забытьё. Но реальность не собиралась отступать. С трудом разлепив глаза, Кили попробовал осторожно пошевелить плечами. Никаких шансов — его связали плотным пакетом, наверняка тщательно обыскав и опустошив все нательные тайники. Как же глупо он попался этим тварям… Махал, помоги...
Глупец, самонадеянный бестолковый глупец… Кили по рассказам знал, насколько фатально пленение чудовищами Моргота — те, кто выжил или благословляли Создателя за быструю помощь сородичей, либо возвращались калеками, нередко и душевными. О большинстве, канувшем навсегда, было страшно и подумать. Как ни крути, рассчитывать на помощь Кили не приходилось — раньше, чем через пару дней, его никто не хватится. Да и кто сможет найти гнома, когда он и сам не в курсе, в какую треклятую сторону его утащили кривоногие ублюдки. "Влип ты, Кили, по самые развесистые уши влип…" Но отчаяние — гиблый помощник в паскудной ситуации. Не показать страха и насколько возможно хладнокровно оценить ситуацию — вот главная задача сейчас. Велика воля Молоторукого, авось не отсчитаны ещё дни младшего сына неудачливого отца. A отчаяться никогда не поздно.
5
автор Dis 2/6/2016, 16:56
Жара. Какое же невообразимое пекло стояло. Дис подошла к бойнице окна. Лучше уж было и не распахивать его, не впускать в прохладу каменных стен сухой удушливый воздух, но она все же толкнула ставень. Окинула взглядом долину, открывающуюся перед глазами. Лица коснулся липкий туман. Далеко в низине начинали мерцать огоньки поселений – обычные вечерние хлопоты. Но все было не так. Не раздавался заливистый лай собак, безветрие гасило любые отзвуки жизни, как в овечью шерсть уткнуло. Ни протяжный вечерний зов коров и коз не доносился, ни звяканья подойников. Птицы молчали. Даже верные спутники - черные вороны, что всегда ведут свои разговоры на уступах каменных палат, и те смолкли. Все боялось пошевелиться, все впало в ленивое сонное оцепенение, ибо любое движение усиливало ненавистный жар. Лишь шуршали подссохшиеся листья, свернувшиеся. Дозорные внизу под стенами не перекидывались шутками, как всегда, не раздавался зычный голос охраны и вслед, гогот над очередной остротой. Изредка позвенькивали железками, когда положение меняли - вот и вся музыка.
Над верхней губой проступили бисеринки пота. Гномка облизнула соленые капли. Что за напасть… Да, это предсказано было. Но, как же тяготно! Сколько еще мука продлится?! Надо бы перекинуть снова старые гадальные руны. Ведь даже мох на северной стороне на заросших древних камнях - по нему можно было предсказать погоду - даже он подвял.
Кили ушел пару дней назад. Сказал на охоту. Унесла сыночка нелегкая. Правда, тогда не было такого, как сейчас печива. Не подождал Фили, старшего. А все отчего? "Я самостоятельный. Что я, один не смогу? Чем хуже брата?" Фили-то… Фили объявлен наследником. Торин посвящает его в часть дел. А они же две половинки – братья. А сейчас что? А сейчас половинка белобрысая по усищи пшеничные в хлопотах. Нет у него времени на дуракаваляния и на Кили уже не хватает. Частенько Дис находила младшего в унынии, любые разговоры об этом он избегал, разве что изредка проболтается… Переживает-то до слез, то аж кулаки белеют.
–Ну, родной, ну что сделать? Не может быть всегда, как раньше. Да и ревность эта уже не братская - мужская ревность. И не утешить его. Чем? И обнимешь-то не всегда, резкий стал часто. Сорвется, бывало. Нет, матери никогда грубого слова не скажет, это отродясь не водилось… Ломает парня и тут только сам - как клинок. Железо, оно как? Раскалится докрасна, затем опустят его в студеную воду, зашипит паром горячим, рассердится... Чем больше так, тем сталь крепче… Да, сынок, характер кхазадский, с ним хоть и рождаются, да булатным он становится.
– Кили, ну куда ты пойдешь? Что ты собрался там добыть? Смотри какая нынче жара. Толку-то – нет проку от охоты. Известно мне с чего ты навострил сапоги до походу этого. Остановила б тебя, да только неслух, все равно уйдешь, знаю я. Дис предвидела заранее все доводы сына, все «бесспорные истины» прочитаны были наперед – что проку супротив говорить, коли нет мочи ему сердце успокоить. Мать только головой качала. Себе доказать и брату с дядей, что вот он - Махалов воин один такой, сам с усам, которых и нет вовсе. Безбородость пресловутая, вечно ему уши щипала. Ну это в мать, видимо, хоть и редко такое, но бывает. Дис только рукой махнула и склонилась над шитьем – мастерила кисет Торину.
Совсем стемнело, все провалилось в какую-то яму, все вокруг. Очертания родных скалистых хребтов - и те сожрала смоляная темень. Гасли огоньки в домишках. Луна завязла в ватных, словно закопченых клоках облаков. Дис зажгла светильники. Какая-то скорбная нота, внезапно протяжно заныла в душе. Пламя в масляной лампаде, горящее ровно, вдруг просительно вытянулось, заплясал огненный кончик. И тень, тень от Дисовой фигуры задергалась на каменной стене покоев. Тревога, эта верная спутница матерей, заворочалась внутри. С самого начала, да и всегда - всегда Дис волновалась о детях. Ну да, а как? Мальчишки всегда ими и останутся для нее, сколько б ни было им – 10 или 110. Какой бы длины не топорщилась борода. Только сейчас зашарила тревога внутри сильнее, засуетилась, заскребла волчьей лапой. Уговаривая себя, что негоже ей, как сове, по-полудню разбуженной, дергаться от любого шороха, Дис, скрепя сердце, решила отправиться в большой чертог – там хранились книги и рукописи - взять что-нибудь перечесть, чтобы успокоиться. Обычные хлопоты по кухне – нынче в них не было нужды. Двалин в арсенальной с утра до ночи. С собой взял провизии – время терять не хотел. Торин с Фили были в отлучке на верхнем руднике. Недалеко правда, но день – другой можно было не хлопотать об обеде.
Гномка со скрипом отворила тяжелую дубовую дверь и шагнула в темную анфиладу. Как будто все подгорное жилище вымерло. Шаги глухо отозвались эхом в душе. Какой-то, невесть откуда дунувший шальной сквозняк дохнул и погасил пламя светильника в руке. Дис осталась в вязкой темноте галереи, едва проступающей очертаниями от тусклого мерцания из световых шахт, да пары факелов далеко в конце коридора. И в этом пустом сумраке, сердце ухнуло, провалилось вниз, стукнуло в голову одним только словом: КИЛИ !
Над верхней губой проступили бисеринки пота. Гномка облизнула соленые капли. Что за напасть… Да, это предсказано было. Но, как же тяготно! Сколько еще мука продлится?! Надо бы перекинуть снова старые гадальные руны. Ведь даже мох на северной стороне на заросших древних камнях - по нему можно было предсказать погоду - даже он подвял.
Кили ушел пару дней назад. Сказал на охоту. Унесла сыночка нелегкая. Правда, тогда не было такого, как сейчас печива. Не подождал Фили, старшего. А все отчего? "Я самостоятельный. Что я, один не смогу? Чем хуже брата?" Фили-то… Фили объявлен наследником. Торин посвящает его в часть дел. А они же две половинки – братья. А сейчас что? А сейчас половинка белобрысая по усищи пшеничные в хлопотах. Нет у него времени на дуракаваляния и на Кили уже не хватает. Частенько Дис находила младшего в унынии, любые разговоры об этом он избегал, разве что изредка проболтается… Переживает-то до слез, то аж кулаки белеют.
–Ну, родной, ну что сделать? Не может быть всегда, как раньше. Да и ревность эта уже не братская - мужская ревность. И не утешить его. Чем? И обнимешь-то не всегда, резкий стал часто. Сорвется, бывало. Нет, матери никогда грубого слова не скажет, это отродясь не водилось… Ломает парня и тут только сам - как клинок. Железо, оно как? Раскалится докрасна, затем опустят его в студеную воду, зашипит паром горячим, рассердится... Чем больше так, тем сталь крепче… Да, сынок, характер кхазадский, с ним хоть и рождаются, да булатным он становится.
– Кили, ну куда ты пойдешь? Что ты собрался там добыть? Смотри какая нынче жара. Толку-то – нет проку от охоты. Известно мне с чего ты навострил сапоги до походу этого. Остановила б тебя, да только неслух, все равно уйдешь, знаю я. Дис предвидела заранее все доводы сына, все «бесспорные истины» прочитаны были наперед – что проку супротив говорить, коли нет мочи ему сердце успокоить. Мать только головой качала. Себе доказать и брату с дядей, что вот он - Махалов воин один такой, сам с усам, которых и нет вовсе. Безбородость пресловутая, вечно ему уши щипала. Ну это в мать, видимо, хоть и редко такое, но бывает. Дис только рукой махнула и склонилась над шитьем – мастерила кисет Торину.
Совсем стемнело, все провалилось в какую-то яму, все вокруг. Очертания родных скалистых хребтов - и те сожрала смоляная темень. Гасли огоньки в домишках. Луна завязла в ватных, словно закопченых клоках облаков. Дис зажгла светильники. Какая-то скорбная нота, внезапно протяжно заныла в душе. Пламя в масляной лампаде, горящее ровно, вдруг просительно вытянулось, заплясал огненный кончик. И тень, тень от Дисовой фигуры задергалась на каменной стене покоев. Тревога, эта верная спутница матерей, заворочалась внутри. С самого начала, да и всегда - всегда Дис волновалась о детях. Ну да, а как? Мальчишки всегда ими и останутся для нее, сколько б ни было им – 10 или 110. Какой бы длины не топорщилась борода. Только сейчас зашарила тревога внутри сильнее, засуетилась, заскребла волчьей лапой. Уговаривая себя, что негоже ей, как сове, по-полудню разбуженной, дергаться от любого шороха, Дис, скрепя сердце, решила отправиться в большой чертог – там хранились книги и рукописи - взять что-нибудь перечесть, чтобы успокоиться. Обычные хлопоты по кухне – нынче в них не было нужды. Двалин в арсенальной с утра до ночи. С собой взял провизии – время терять не хотел. Торин с Фили были в отлучке на верхнем руднике. Недалеко правда, но день – другой можно было не хлопотать об обеде.
Гномка со скрипом отворила тяжелую дубовую дверь и шагнула в темную анфиладу. Как будто все подгорное жилище вымерло. Шаги глухо отозвались эхом в душе. Какой-то, невесть откуда дунувший шальной сквозняк дохнул и погасил пламя светильника в руке. Дис осталась в вязкой темноте галереи, едва проступающей очертаниями от тусклого мерцания из световых шахт, да пары факелов далеко в конце коридора. И в этом пустом сумраке, сердце ухнуло, провалилось вниз, стукнуло в голову одним только словом: КИЛИ !
6
автор Uthur Костолом 2/6/2016, 17:31
Отмахав несколько миль, отряд лазутчиков достиг скалистой гряды. Утхур решил переждать, укрывшись в ближайших отрогах. Главарю дневное время не являлось серьезной помехой. Орки избегают свет, хотя сумеречное марево, стоявшее нынче, едва ли можно так называть. Но солдатня с трудом передвигалась вне покрова ночи. Отряд расположился в темной пещере дожидаться наступления тьмы. Орк-вожак восседал напротив пленника на огромном замшелом валуне. Склонив набок тяжелую голову, он чистил клинок, вытирая о засаленные меховые штаны. Время от времени желтый глаз поглядывал на жертву. Утхур неспешно встал и с силой пнул под ребра добычу, заляпанным болотной чачей сапогом. Гном сдавленно охнул, но сознание к нему так и не вернулось.
– А ну-ка, обыщите недомерка! Знааа-а-ю я эту норную мразь, как бы не припрятал чего! – орк осклабился. Солдаты суетливо стащили с пленника сапоги , из которых и вправду вывалилась пара ножей. – Эй, Снага, принеси-ка гостю напиться. – Взяв в огромную ручищу дубленую флягу, вожак, оттянув пальцем угол рта гнома, влил ему в рот едкого, бьющего в нос густого темного пойла. Дварф захлебнулся и закашлялся. С белого, как полотно лица, на противника распахнулись темные глаза. Крутанув головой по сторонам, пленник дернулся, сделав попытку отползти. Но путы не дали. Руки гнома были перетянуты за спиной. Утхур зычно расхохотался. В ответ, связанный поднял голову и исподлобья, зло посмотрел прямо на мучителя.
– Что пялишься, щенок! Гляди-ка, какой храбрец! Ну вот, заг-заг, сопляк, очухивайся. Наложил в портки небось уже, ссыкло гномье? Покалякаем с тобой и порезвимся. Еще как порезвимся. Времени у нас с тобой не перемеряешь. Эй, тащите сюда что нароете, запалите костер. Ну что, давай начнем разговооор.. Поболтаем, змееныш, по-свойски, а там, глядишь и пожрать сгодишься. Будешь хорошо петь, начну легонечко и потянешь еще свои денечки, а, дерьмокоп? Дварф заворочался и молчал. – Что приуныл, сын паршивой свиньи!? Что как я подпалю твою щетинку, кабанчик? Для начала освежую тебя, а там, глядишь, и рот твой поганый развяжется. Не робей, я – нежно, начну с твоих мясистых ног. Обдерем шкурку, а там и подрумяним. А как начнешь болтать без умолку, да споешь нам свои песенки, можно и язык оттяпать. Зачем он тебе? Ну давай, пой мне, а, ублюдыш? Орк ковырнул нагую измазанную ступню пленника острием. Встал, наклонился над гномом, схватил за ворот одежды и дернул. От темно-синего полотняного кафтана с треском брызнули отлетевшие пуговицы. Двумя жилистыми ручищами орк рванул за длинные полы. Руки связанного гнома не позволили его разоблачить и главарь, выхватив из-за пояса кривой нож, вспорол ткань, оставив гнома в одной тонкой рубахе с отодранными рукавами поверх. Лезвие попутно полоснуло по телу дварфа и отмахнуло кусок плоти. Кровь мгновенно пропитала холщевый рукав. Орочий зрачок сладострастно заблестел. Растекающееся алое пятно тянуло, как магнит, но более всего возбуждал и дурманил острый, пряный запах свежей крови. Орк алчно потянулся. Сейчас он вцепится клыками в эту свежатину, в бьющуюся жилу на тощей шее этого недоноска и будет рвать, рвать и жрать, наслаждаясь, наконец. Утхур сглотнул, но внезапно взгляд желтого ока упал на пояс. Он увидел пряжку на поясе пленника. Выбитый узор на ней жег, словно клеймом. На долю секунды вожак застыл, оторопев. Вот эту гномью метку их поганого рода орк узнал. НЕ МОГ НЕ УЗНАТЬ! Заныли старые раны в грудной клетке, застучало в затянувшейся пустой глазнице. Один из Дубощитовых щенков. Вот кто попался в его лапы. Утхур взревел и оскалился. Запустил когти в спутанные волосы гнома и рванул, задрав лицом вверх. Поднес зазубренное лезвие к выкатившемуся на него глазному яблоку.
– Дубощитов последышш! Твои родичи воняли, они смердели страхом и срали, как свиньи, перед тем как сдохнуть, так же будет вонять и твоя мамаша, перед тем, как мы бросим ее на корм варгам...Тока сначала отымеем эту землеройную шлюху. И ты сученок, смердишь, я учуял это издалека.
По кадыку дварфа прокатился ком, он собрался с силами и плюнул орку прямо в змеиный глаз. Утхур взревел, огласив стены пещеры громовым раскатом. Шершавая, покрытая коростой кожа забагровела трупными пятнами. Он со всей силы ударил гнома кулаком в лицо и тот мешком повалился на камни, харкая, наполнившей рот кровью. Утхур бил жертву ногами, задыхаясь от бушующей злобы. С трудом заставил себя остановиться. Вне всяких сомнений он прикончил бы его, излив первый гнев и сожрал, разобрав по суставам кости и плоть на мелкие клочки. Но верховный орк был не глуп – недаром он был пощажен, несмотря на увечья. И поставлен возглавлять поход.
– Ты, ублюдок, слишком ценная добыча. Тебе, паскудный, доведется изведать гундабадское гостеприимство. Гримаса ухмылки перекосило и так кривую орочью харю. Добыча слишком ценна для правителя темной крепости. За эту услугу запросто выйдет и поторговаться. Своим скудным умом Утхур все же понимал, что пойманный родич гномьего вожака, может быть и заложник. Ведь как лихо им подразнить эту гнилую недобитую тварь Торина! А потом, потом он выпросит у Главного, чернявого щенка для расправы и там... Спокойно, во мраке застенка он все ему вспомнит и сожрет, в одно рыло, без таращащихся соглядатаев…
– Эй вы, уроды! Стеречь мне его! Окатите, чтоб не сдох! – главарь отдал приказ и огромная фигура Утхура растворилась в серой дымке.
Жук могильщик в своей пятнистой, хитиновой робе вскарабкался на руку Кили и прикидывал – скоро ли ему придется начинать работу. Избитый гном разлепил заплывающий глаз, увидел недоброго вестника и попытался сдуть распухшими губами. Сознание вновь покидало дварфа, застилая саваном безрадостный день, в который перекатилось нежеланное утро.
– А ну-ка, обыщите недомерка! Знааа-а-ю я эту норную мразь, как бы не припрятал чего! – орк осклабился. Солдаты суетливо стащили с пленника сапоги , из которых и вправду вывалилась пара ножей. – Эй, Снага, принеси-ка гостю напиться. – Взяв в огромную ручищу дубленую флягу, вожак, оттянув пальцем угол рта гнома, влил ему в рот едкого, бьющего в нос густого темного пойла. Дварф захлебнулся и закашлялся. С белого, как полотно лица, на противника распахнулись темные глаза. Крутанув головой по сторонам, пленник дернулся, сделав попытку отползти. Но путы не дали. Руки гнома были перетянуты за спиной. Утхур зычно расхохотался. В ответ, связанный поднял голову и исподлобья, зло посмотрел прямо на мучителя.
– Что пялишься, щенок! Гляди-ка, какой храбрец! Ну вот, заг-заг, сопляк, очухивайся. Наложил в портки небось уже, ссыкло гномье? Покалякаем с тобой и порезвимся. Еще как порезвимся. Времени у нас с тобой не перемеряешь. Эй, тащите сюда что нароете, запалите костер. Ну что, давай начнем разговооор.. Поболтаем, змееныш, по-свойски, а там, глядишь и пожрать сгодишься. Будешь хорошо петь, начну легонечко и потянешь еще свои денечки, а, дерьмокоп? Дварф заворочался и молчал. – Что приуныл, сын паршивой свиньи!? Что как я подпалю твою щетинку, кабанчик? Для начала освежую тебя, а там, глядишь, и рот твой поганый развяжется. Не робей, я – нежно, начну с твоих мясистых ног. Обдерем шкурку, а там и подрумяним. А как начнешь болтать без умолку, да споешь нам свои песенки, можно и язык оттяпать. Зачем он тебе? Ну давай, пой мне, а, ублюдыш? Орк ковырнул нагую измазанную ступню пленника острием. Встал, наклонился над гномом, схватил за ворот одежды и дернул. От темно-синего полотняного кафтана с треском брызнули отлетевшие пуговицы. Двумя жилистыми ручищами орк рванул за длинные полы. Руки связанного гнома не позволили его разоблачить и главарь, выхватив из-за пояса кривой нож, вспорол ткань, оставив гнома в одной тонкой рубахе с отодранными рукавами поверх. Лезвие попутно полоснуло по телу дварфа и отмахнуло кусок плоти. Кровь мгновенно пропитала холщевый рукав. Орочий зрачок сладострастно заблестел. Растекающееся алое пятно тянуло, как магнит, но более всего возбуждал и дурманил острый, пряный запах свежей крови. Орк алчно потянулся. Сейчас он вцепится клыками в эту свежатину, в бьющуюся жилу на тощей шее этого недоноска и будет рвать, рвать и жрать, наслаждаясь, наконец. Утхур сглотнул, но внезапно взгляд желтого ока упал на пояс. Он увидел пряжку на поясе пленника. Выбитый узор на ней жег, словно клеймом. На долю секунды вожак застыл, оторопев. Вот эту гномью метку их поганого рода орк узнал. НЕ МОГ НЕ УЗНАТЬ! Заныли старые раны в грудной клетке, застучало в затянувшейся пустой глазнице. Один из Дубощитовых щенков. Вот кто попался в его лапы. Утхур взревел и оскалился. Запустил когти в спутанные волосы гнома и рванул, задрав лицом вверх. Поднес зазубренное лезвие к выкатившемуся на него глазному яблоку.
– Дубощитов последышш! Твои родичи воняли, они смердели страхом и срали, как свиньи, перед тем как сдохнуть, так же будет вонять и твоя мамаша, перед тем, как мы бросим ее на корм варгам...Тока сначала отымеем эту землеройную шлюху. И ты сученок, смердишь, я учуял это издалека.
По кадыку дварфа прокатился ком, он собрался с силами и плюнул орку прямо в змеиный глаз. Утхур взревел, огласив стены пещеры громовым раскатом. Шершавая, покрытая коростой кожа забагровела трупными пятнами. Он со всей силы ударил гнома кулаком в лицо и тот мешком повалился на камни, харкая, наполнившей рот кровью. Утхур бил жертву ногами, задыхаясь от бушующей злобы. С трудом заставил себя остановиться. Вне всяких сомнений он прикончил бы его, излив первый гнев и сожрал, разобрав по суставам кости и плоть на мелкие клочки. Но верховный орк был не глуп – недаром он был пощажен, несмотря на увечья. И поставлен возглавлять поход.
– Ты, ублюдок, слишком ценная добыча. Тебе, паскудный, доведется изведать гундабадское гостеприимство. Гримаса ухмылки перекосило и так кривую орочью харю. Добыча слишком ценна для правителя темной крепости. За эту услугу запросто выйдет и поторговаться. Своим скудным умом Утхур все же понимал, что пойманный родич гномьего вожака, может быть и заложник. Ведь как лихо им подразнить эту гнилую недобитую тварь Торина! А потом, потом он выпросит у Главного, чернявого щенка для расправы и там... Спокойно, во мраке застенка он все ему вспомнит и сожрет, в одно рыло, без таращащихся соглядатаев…
– Эй вы, уроды! Стеречь мне его! Окатите, чтоб не сдох! – главарь отдал приказ и огромная фигура Утхура растворилась в серой дымке.
Жук могильщик в своей пятнистой, хитиновой робе вскарабкался на руку Кили и прикидывал – скоро ли ему придется начинать работу. Избитый гном разлепил заплывающий глаз, увидел недоброго вестника и попытался сдуть распухшими губами. Сознание вновь покидало дварфа, застилая саваном безрадостный день, в который перекатилось нежеланное утро.
7
автор Kili 2/6/2016, 18:22
Надо сказать, что омерзительное орочье пойло хоть и оставило рвотный вкус дохлятины, смешанной с кровью, в глотке, но оно одним махом вышибло багровый туман от зверского удара по затылку из сознания и хамски милосердно смазалo боль от новых побоев, вынуждая тело не слышать её. В добавок, заботливый благодаря пинку командира кривоногий орчёнок резво сгонял к близлежащей речушке с кожаным ведром и окатил изнывающего от жажды гнома прохладой. Это маломальски вернуло в измученное тело силы и зачахшее было упрямство, a с ними злость, взбудоражив помутневший рассудок. Кили мотнул головой, отбросив налипшие на лицо мокрые волосы, и хмуро огляделся.
Тварей было не много, и те, кто находился в поле зрения гнома, повалились сейчас поодаль и дрались за грязный бурдюк, содержимое которого Кили посчастливилось опробовать. Или это просто выглядело дракой — орки толкались, швырялись друг в друга, не скупясь на тычки и затрещины, и рвали глотки, оглашая окрестности каркающим чёрным наречием. Гном вылавливал редкие понятные слова из похожих на грубую брань выкриков — "выкуп", "сожрать" и "начальник". Перспектива окончить жизнь в желудках этой нечисти Кили нисколько не прельщала. Что ж, именной пояс дал ему неожиданную отсрочку, и если этот сброд через какое-то время упьётся ядрёной бурдомагой, у гнома появится реальный шанс дать чесу от этой крайне неприветливой кодлы.
На руку пленнику был факт, что по какому-то недоразумению ему забыли связать ноги. Или просто не учли нужным, наивно посчитав жертву слишком бессильной. Это дало ему возможность, не вызывая слишком много шума и внимания, подняться из мокрой пыли и медленно отползти на сажень дальше к корявому стволу. Один из орков повернулся к нему, на что Кили захлопнул глаза и притулился к дереву с видом немощного мешка. Отвратительно скалясь гнилыми обломками зубов, ублюдок ткнул соседа локтем и указал презрительным кивком на обмякшего под сосной парня. Рваное карканье и грязный смех понеслись в сторону гнома, подкреплённые комьями глины и камнями, но вскоре воодушевление оравы снова обратилось на самогон, и орки перестали обращать внимание на пленника.
В Залах Торина такое поведение на посту каралось бы как минимум, плетьми и неделей-другой в кутузке, горько усмехнулся про себя принц. Выждав, пока пъяная братия, воспользовавшись отлучкой одноглазого урода, которого Кили определил за вожака, полностью уйдёт в сакральное распитие своей омерзительной бурды, лучник медленно пролез задом в кольцо собственных, связанных на запястьях, рук, снова выждал некоторое время — нельзя в такой момент брезгать благословенным пренебрежением к его персоне, второй попытки ему уже не дадут, но и спешить тоже не всегда на пользу — теперь гном быстро протянул соединенные руки под ногами, не даром младший сын Дис считался худощавым переростком, но это делало его и выгодно гибким среди кхазадской братии. Таким образом узел из грубой пеньки оказался спереди. Кили аккуратно повалился на бок в обратную сторону от гогочущих выпивох, стараясь не шуметь, вцепился крепкими зубами в тугой узел. После усиленного копошения ему всё же удалось растрепать не сдающуюся завязку и ослабить верёвку настолько, чтоб скинуть путы, изрядно нарезавшие кисти.
Гном снова быстро сел, по прежнему привалившись к стволу и сцепив руки за спиной, и постарался из под век оценить обстановку и выискать, чем можно вооружиться — толпа, казалось, совершенно забыла о пойманном, гоготала и выкрикивала нечто, что можно было с большим усилием опознать как песню. И принц узрел не так далеко от себя кучу скарба, что побросал отряд, среди неопределённого вида барахла можно было угадать пару ятаганов. И не его ли верный лук обрисовался там сбоку? Из темени на другой стороне поляны появился главарь. Как не вовремя! Кили постарался вжаться в дерево и украдкой следил — теперь нужно как можно дольше не привлекать к себе внимания, как знать, возможно милостивый Создатель пошлёт возможность к побегу без стычки. В любом случае, он дорого продаст свою шкуру.
Тварей было не много, и те, кто находился в поле зрения гнома, повалились сейчас поодаль и дрались за грязный бурдюк, содержимое которого Кили посчастливилось опробовать. Или это просто выглядело дракой — орки толкались, швырялись друг в друга, не скупясь на тычки и затрещины, и рвали глотки, оглашая окрестности каркающим чёрным наречием. Гном вылавливал редкие понятные слова из похожих на грубую брань выкриков — "выкуп", "сожрать" и "начальник". Перспектива окончить жизнь в желудках этой нечисти Кили нисколько не прельщала. Что ж, именной пояс дал ему неожиданную отсрочку, и если этот сброд через какое-то время упьётся ядрёной бурдомагой, у гнома появится реальный шанс дать чесу от этой крайне неприветливой кодлы.
На руку пленнику был факт, что по какому-то недоразумению ему забыли связать ноги. Или просто не учли нужным, наивно посчитав жертву слишком бессильной. Это дало ему возможность, не вызывая слишком много шума и внимания, подняться из мокрой пыли и медленно отползти на сажень дальше к корявому стволу. Один из орков повернулся к нему, на что Кили захлопнул глаза и притулился к дереву с видом немощного мешка. Отвратительно скалясь гнилыми обломками зубов, ублюдок ткнул соседа локтем и указал презрительным кивком на обмякшего под сосной парня. Рваное карканье и грязный смех понеслись в сторону гнома, подкреплённые комьями глины и камнями, но вскоре воодушевление оравы снова обратилось на самогон, и орки перестали обращать внимание на пленника.
В Залах Торина такое поведение на посту каралось бы как минимум, плетьми и неделей-другой в кутузке, горько усмехнулся про себя принц. Выждав, пока пъяная братия, воспользовавшись отлучкой одноглазого урода, которого Кили определил за вожака, полностью уйдёт в сакральное распитие своей омерзительной бурды, лучник медленно пролез задом в кольцо собственных, связанных на запястьях, рук, снова выждал некоторое время — нельзя в такой момент брезгать благословенным пренебрежением к его персоне, второй попытки ему уже не дадут, но и спешить тоже не всегда на пользу — теперь гном быстро протянул соединенные руки под ногами, не даром младший сын Дис считался худощавым переростком, но это делало его и выгодно гибким среди кхазадской братии. Таким образом узел из грубой пеньки оказался спереди. Кили аккуратно повалился на бок в обратную сторону от гогочущих выпивох, стараясь не шуметь, вцепился крепкими зубами в тугой узел. После усиленного копошения ему всё же удалось растрепать не сдающуюся завязку и ослабить верёвку настолько, чтоб скинуть путы, изрядно нарезавшие кисти.
Гном снова быстро сел, по прежнему привалившись к стволу и сцепив руки за спиной, и постарался из под век оценить обстановку и выискать, чем можно вооружиться — толпа, казалось, совершенно забыла о пойманном, гоготала и выкрикивала нечто, что можно было с большим усилием опознать как песню. И принц узрел не так далеко от себя кучу скарба, что побросал отряд, среди неопределённого вида барахла можно было угадать пару ятаганов. И не его ли верный лук обрисовался там сбоку? Из темени на другой стороне поляны появился главарь. Как не вовремя! Кили постарался вжаться в дерево и украдкой следил — теперь нужно как можно дольше не привлекать к себе внимания, как знать, возможно милостивый Создатель пошлёт возможность к побегу без стычки. В любом случае, он дорого продаст свою шкуру.
8
автор Uthur Костолом 2/6/2016, 19:12
Утхур осторожно двигался в туманном мареве. Под ногами верховного орка жадно чавкала болотная масса. Мох напитанный, словно губка, субстратом из гниющих растений и погребенных заживо бедняг, попавшихся в капкан, когда-то обманчиво манящей зеленой равнины, мягко продавливался под тяжелым сапогом. Вожак разведывал путь. Можно было срезать по топям – отловленная ценная добыча заставляла спешить. Спешить доволочь до темной крепости, как можно быстрее. Чем махать через лесистые равнины, рискуя нарваться на патруль, проще заметно сократить путь по непроходимой трясине. Небывалая жара, что иссушила все вокруг, уже порядком высосала из нее черную стоячую воду. А под покровом зловонных испарений, разбавленных рвотной духотой точащего стоячий воздух цветущего багульника - этой мрачной морготской термы – топать еще безопаснее. Даже, если пропавшего хватятся : мало кто рискнет сунуться на верную жуткую смерть. Шаг за шагом, орк прощупывал ногой крепость еще недавно совсем зыбкой почвы. За спиной оставались продолговатые вмятины, в которых, словно в темных оконцах, пока еще проступала мертвая темная влага.
Конечно, вперед он пошлет разведчика – как раз Гануш сгодится. Пусть идет первым, а увязнет, так невелика потеря. Этот тупой ублюдок с самого начала его бесил. А еще чуть не спугнул этого вонючего недорощеного дварфенка. Заг-заг, ему все равно подыхать, коли запасы кончатся, первый на очереди в кишки.
Орк представил, как медленно засасывает солдата, прожорливая болотная грязь. Сначала, обутые в заскорузлые сапоги, кривые ноги, потом пузатую тушку, затем руки, тщетно сжимающие в кулаки выползающую, пузырящуюся между пальцев грязь, а там уже тощая индюшачья шея жалобно вытягивается над густым, бурым, словно спекшаяся бычья кровь, месивом. Пасть Утхура передернула довольная гримаса и он пососал длинный коричневый клык. Визжать будет, как недоколотая свинья, но отряд пойдет дальше. И следом пробовать на своей шкуре будет другой везунчик. Пусть хоть все перетонут – этот родовитый гномий недомерок, которого он швырнет к ногам Властелина – большая удача – и нет вопросов к ловкому вожаку.
Кое-где, отступившее болото отрыгнуло свои мрачные тайны и оголило картины драм, развернувшихся когда-то давно или недавно в этом царстве зловонной погибели. Скалились черепа пожелтевшими, лишенными покровов челюстями. Распахнутые, "улыбающиеся" рты, словно силились вдохнуть последний спасительный глоток воздуха, получая лишь плевок жидкой тины, забитой меж рядами зубов. Грязевая утроба туго переваривала в своих бездонных кишках все, что застревало в ней, вспучиваясь от обжорства. А вот этот молодой олень попал в коварную ловушку не так уж давно. Брюхо раздулось, но сквозь лопнувшую шкуру, серое мясо еще не сильно тронул тлен, любовно сбереженное в торфяной эссенции. Утхур дернул впечатанную наполовину тушу за рога и поволок в сторону привала. Словно милостиво разрешая, трясина забурлила, исторгая лопающиеся пузыри донных газов из своего ненасытного нутра. Сгодится на пожрать. Коль не приходилось поживиться пропавшим лесным зверьем, тухлятина вполне годна для набивания орочьих луженых брюх.
Картина, представшая пред гадючье око командира, привела его в неистовство. Вся под-командная ему орочья братия, передравшись и перепившись валялась вповалку, рыгая и испуская зловонные громкие ветры, поскуливая и урча. Кое-кто еще держался на ногах, пошатываясь под сенью ущелья. Утхур взревел, посылая громовое эхо в уходящий под гору лабиринт. Зычным отголоском вернули каменные своды чудовищный ор. С такой же скоростью, к вмиг протрезвевшим пировальщикам вернулось сознание. Схватив первого вставшего, Утхур с размаху резанул его поперек живота и, сгребши вывалившиеся веревки кишок, ткнул их в рыло встающего следом. Подвернувшегося слева Гануша орк одним толчком сбил с ног и, с хрустом выдернув трясущуюся ногу из сустава, в довершение, со всего маху, смачно наступил каблуком на перекошенное от страха лицо, раздавив голову всмятку. Коричневый сапог заляпала мозговая кашица – не пытать удачу, незадачливому, в болотных топях. Стучащая гнилыми зубами, дрожащая солдатня выстроилась нервной шеренгой, тараща на Вожака глазные яблоки. – Поганое отродье! Я сейчас с каждого второго спущу шкуру и заставлю жрать собственное дерьмо! – Утхур хлестал наотмашь по, не смевшим даже взвизгнуть оркам, тяжелой сыромятной плетью. – А если этот недоносок норный сбежал бы?! Сраные вы выродки!!! – И, словно вспомнив, главарь повернул забрызганную черной кровью и ошметками орочьей требухи голову в сторону, где бросил связанного гнома. Место пустовало. Птичка упорхнула, оставив после себя обрезки веревки и отпоротые рукава.
Конечно, вперед он пошлет разведчика – как раз Гануш сгодится. Пусть идет первым, а увязнет, так невелика потеря. Этот тупой ублюдок с самого начала его бесил. А еще чуть не спугнул этого вонючего недорощеного дварфенка. Заг-заг, ему все равно подыхать, коли запасы кончатся, первый на очереди в кишки.
Орк представил, как медленно засасывает солдата, прожорливая болотная грязь. Сначала, обутые в заскорузлые сапоги, кривые ноги, потом пузатую тушку, затем руки, тщетно сжимающие в кулаки выползающую, пузырящуюся между пальцев грязь, а там уже тощая индюшачья шея жалобно вытягивается над густым, бурым, словно спекшаяся бычья кровь, месивом. Пасть Утхура передернула довольная гримаса и он пососал длинный коричневый клык. Визжать будет, как недоколотая свинья, но отряд пойдет дальше. И следом пробовать на своей шкуре будет другой везунчик. Пусть хоть все перетонут – этот родовитый гномий недомерок, которого он швырнет к ногам Властелина – большая удача – и нет вопросов к ловкому вожаку.
Кое-где, отступившее болото отрыгнуло свои мрачные тайны и оголило картины драм, развернувшихся когда-то давно или недавно в этом царстве зловонной погибели. Скалились черепа пожелтевшими, лишенными покровов челюстями. Распахнутые, "улыбающиеся" рты, словно силились вдохнуть последний спасительный глоток воздуха, получая лишь плевок жидкой тины, забитой меж рядами зубов. Грязевая утроба туго переваривала в своих бездонных кишках все, что застревало в ней, вспучиваясь от обжорства. А вот этот молодой олень попал в коварную ловушку не так уж давно. Брюхо раздулось, но сквозь лопнувшую шкуру, серое мясо еще не сильно тронул тлен, любовно сбереженное в торфяной эссенции. Утхур дернул впечатанную наполовину тушу за рога и поволок в сторону привала. Словно милостиво разрешая, трясина забурлила, исторгая лопающиеся пузыри донных газов из своего ненасытного нутра. Сгодится на пожрать. Коль не приходилось поживиться пропавшим лесным зверьем, тухлятина вполне годна для набивания орочьих луженых брюх.
Картина, представшая пред гадючье око командира, привела его в неистовство. Вся под-командная ему орочья братия, передравшись и перепившись валялась вповалку, рыгая и испуская зловонные громкие ветры, поскуливая и урча. Кое-кто еще держался на ногах, пошатываясь под сенью ущелья. Утхур взревел, посылая громовое эхо в уходящий под гору лабиринт. Зычным отголоском вернули каменные своды чудовищный ор. С такой же скоростью, к вмиг протрезвевшим пировальщикам вернулось сознание. Схватив первого вставшего, Утхур с размаху резанул его поперек живота и, сгребши вывалившиеся веревки кишок, ткнул их в рыло встающего следом. Подвернувшегося слева Гануша орк одним толчком сбил с ног и, с хрустом выдернув трясущуюся ногу из сустава, в довершение, со всего маху, смачно наступил каблуком на перекошенное от страха лицо, раздавив голову всмятку. Коричневый сапог заляпала мозговая кашица – не пытать удачу, незадачливому, в болотных топях. Стучащая гнилыми зубами, дрожащая солдатня выстроилась нервной шеренгой, тараща на Вожака глазные яблоки. – Поганое отродье! Я сейчас с каждого второго спущу шкуру и заставлю жрать собственное дерьмо! – Утхур хлестал наотмашь по, не смевшим даже взвизгнуть оркам, тяжелой сыромятной плетью. – А если этот недоносок норный сбежал бы?! Сраные вы выродки!!! – И, словно вспомнив, главарь повернул забрызганную черной кровью и ошметками орочьей требухи голову в сторону, где бросил связанного гнома. Место пустовало. Птичка упорхнула, оставив после себя обрезки веревки и отпоротые рукава.
9
автор Kili 2/6/2016, 19:19
Бежать, бежать, бежать... кровь в ушах заглушает все звуки ночи. Быстрее выиграть расстояние, только подальше от того, что стократ хуже чем смерть… Кили не стал дожидаться, пока шайка, порядком залив шары, вспомнит о аппетитном пленнике и спьяну не передумает сохранить ценную дичь одним куском, пустив лишние части тела на закуску — несмотря на то, что мозги у вонючих тварей столь примитивны, они владеют способами сохранять жизнеспособность у таких обрубков туловища, что их трудно было ещё назвать живыми существами. А "ненужным" остаткам, без сомнения, лежит путь в поганые утробы. Желания наблюдать, как у него на живую поедают его же ноги, Кили не испытывал. Он предпочёл не выжидать момента, когда одноглазый урод покончит с дисциплинарными процедурами, жертвой которых, судя по удаляющемуся рёву за спиной, стала как минимум треть отряда, и решит, что мясо пленника вполне заслуживает успокоить его нервный желудок. Метнувшись в сторону, дварф прихватил один из громоздких ятаганов и растворился в душном мраке леса.
Проблема, одна из многих сейчас, была и в том, что в силу своего бесчувствия во время вынужденного путешествия, Кили совершенно не имел понятия, где он теперь находился. Конечно, сейчас приоритет лежал просто на "унести ноги, целые ноги, как можно дальше от голодной своры". Но при этом предпочтительно знать примерное направление побега. Еле слышной тенью гном мелькал среди корявой растительности, решительно отличной от замшелых стволов, служивших ему злосчастным последним лагерем. Где-то там… Как давно это было? Уже вчера или прошло лишь несколько часов? К тупой боли, буравившей затылок и напоминавшей о причине отключки, примешалось нытьё в рёбрах, заплывший, пульсирующий глаз изрядно мешал продвижению. Действие орочьей баланды начинало проходить, возвращая ощущения в истерзанном теле. И эта вонь! Сначала гном решил, что нечистоплотная мразь является источником выворачивающих кишки миазмов. Оказалось, не одни эти дряни портили воздух ядовитыми испарениями — Кили уже довольно далеко удалился от привала своих похитителей, а зловоние не унималось. Скорее, приобретало какую-то отвратительную материальность — мать говорила в подобных случаях „хоть вешай топор с гномом впридачу“. Сейчас он понял полное значение этой метафоры. И почувствовал невыразимую тоску по дому, матери, Фили… Поняли ли они уже, что что-то неладно?
Где-то далеко во мраке хрипло и надрывно вскрикивала выпь, и от этого нечеловеческого вопля кровь стыла в венах. От густого смрада захватывало дух. Вдобавок, ногами он чувствовал зыбкость грунта, и причиной была не только в неуверенности дряблых после пойла и побоев коленей. "Болото!" страшная догадка летучей мышью забилась в голове и уже на следующем шагу он услышал отвратное чавканье под сапогом, уходящим в густую жижу. Гном напряжённо выпучил глаза во тьму, но затянутое грязным войлоком облаков безразличное небо слишком тускло освещало происходящее под собой. Дварф почувствовал, как цепенящий ужас, словно едкая смола, растекается по жилам. Кили — гном. Он может различить бессчетные сорта минералов и пород камня, определить по внешнему виду откоса, грозит ли тут вскором обвал или сель. Но болото не его элемент. Вероломная почва, только и алчущая беспечной жертвы, зловонная и, в глазах гнома, воплощающая саму лень природы, смерть и разложение, имитирующая жизнь только в тот момент, когда ничего не подозревающая добыча уже попалась в цепкие гнойные пальцы, и только с целью поглотить, насытить вечно голодную утробу. Страх и отвращение испытывал Кили. Проклятая дилемма: остановившись, он рисковал погрязнуть в зловонной гуще. А в какую сторону двигаться — так болото и в солнечных лучах коварно и манит, словно обещаниями, изумрудными прогалинами, что на самом деле являются прямым трактом в гнилостное чрево. Что говорить о полной темноте. Вот и выходило: оставаться на месте значит медленно быть сожранным ненасытной гнилью, продвигаться на ощупь — то же самое, только чуть позже. Вероятно, нужно родится не только в одной рубахе, чтоб выбраться их болота на ощупь.
Повернуть обратно, туда, где земля не наровит тебя cожрать — невелик резон, там тобой намерены позавтракать орки. Двигаться вперёд — надежда на благополучный переход через топи ничтожно мала. Но как бы там ни было, Кили не собирался ждать смерти, посиживая на месте. Да и светать скоро начнёт, оказаться с рассветом в такой близи от орочьей стаи, которая уже заведомо прочёсывает окрестности в поисках беженца, сравни самоличной ставке врагу. Но зато будет наверняка виднее, куда идти. Если до тех пор вообще удастся продвинуться.
Гном ступал теперь осторожнее, сначала прощупывая ногой мягкую почву.Отличный метод побега, ничего не скажешь… Временами попадались устойчивые участки, и тогда Кили, напрасно обнадёженный, старался пройти как можно дальше, но тут же влипал в очередную мочажину, иногда погружаясь в прелую гниль чуть ли не по колено. Хватаясь за острые стебли осоки и немилосердно полосуя ладони, гном вытягивал себя на более сухие места, чтоб мгновение позже снова погрязнуть в смердящей жиже. Сумрак начинал слабо сереть, белёсые волокна тумана поползли над кочками и среди остовов мёртвых деревьев, словно бесконечные бороды призрачных мертвецов, где-то в стороне невидимый камыш уныло шелестел в стоячем воздухе прошлогодней листвой. Силы покидали гнома, голод и изнеможение давали о себе знать. И вот Кили снова, устало прыгнув на слабо выступающую в темноте кочку, по колена погрузился обоими ногами в торф, выдавливая на поверхность густые каскады отвратительного перегноя. Ледяное отчаяние охватило его — он пытался вытянуть ноги из топи, но чувствовал, что его беспомощное копошение только усиливают бедственное положение. Словно железные пальцы охватили лодыжки лучника и хладнокровно тащили гнома в черную топкую бездну. Снова откуда-то сзади донёсся надсадный вой выпи.
Проблема, одна из многих сейчас, была и в том, что в силу своего бесчувствия во время вынужденного путешествия, Кили совершенно не имел понятия, где он теперь находился. Конечно, сейчас приоритет лежал просто на "унести ноги, целые ноги, как можно дальше от голодной своры". Но при этом предпочтительно знать примерное направление побега. Еле слышной тенью гном мелькал среди корявой растительности, решительно отличной от замшелых стволов, служивших ему злосчастным последним лагерем. Где-то там… Как давно это было? Уже вчера или прошло лишь несколько часов? К тупой боли, буравившей затылок и напоминавшей о причине отключки, примешалось нытьё в рёбрах, заплывший, пульсирующий глаз изрядно мешал продвижению. Действие орочьей баланды начинало проходить, возвращая ощущения в истерзанном теле. И эта вонь! Сначала гном решил, что нечистоплотная мразь является источником выворачивающих кишки миазмов. Оказалось, не одни эти дряни портили воздух ядовитыми испарениями — Кили уже довольно далеко удалился от привала своих похитителей, а зловоние не унималось. Скорее, приобретало какую-то отвратительную материальность — мать говорила в подобных случаях „хоть вешай топор с гномом впридачу“. Сейчас он понял полное значение этой метафоры. И почувствовал невыразимую тоску по дому, матери, Фили… Поняли ли они уже, что что-то неладно?
Где-то далеко во мраке хрипло и надрывно вскрикивала выпь, и от этого нечеловеческого вопля кровь стыла в венах. От густого смрада захватывало дух. Вдобавок, ногами он чувствовал зыбкость грунта, и причиной была не только в неуверенности дряблых после пойла и побоев коленей. "Болото!" страшная догадка летучей мышью забилась в голове и уже на следующем шагу он услышал отвратное чавканье под сапогом, уходящим в густую жижу. Гном напряжённо выпучил глаза во тьму, но затянутое грязным войлоком облаков безразличное небо слишком тускло освещало происходящее под собой. Дварф почувствовал, как цепенящий ужас, словно едкая смола, растекается по жилам. Кили — гном. Он может различить бессчетные сорта минералов и пород камня, определить по внешнему виду откоса, грозит ли тут вскором обвал или сель. Но болото не его элемент. Вероломная почва, только и алчущая беспечной жертвы, зловонная и, в глазах гнома, воплощающая саму лень природы, смерть и разложение, имитирующая жизнь только в тот момент, когда ничего не подозревающая добыча уже попалась в цепкие гнойные пальцы, и только с целью поглотить, насытить вечно голодную утробу. Страх и отвращение испытывал Кили. Проклятая дилемма: остановившись, он рисковал погрязнуть в зловонной гуще. А в какую сторону двигаться — так болото и в солнечных лучах коварно и манит, словно обещаниями, изумрудными прогалинами, что на самом деле являются прямым трактом в гнилостное чрево. Что говорить о полной темноте. Вот и выходило: оставаться на месте значит медленно быть сожранным ненасытной гнилью, продвигаться на ощупь — то же самое, только чуть позже. Вероятно, нужно родится не только в одной рубахе, чтоб выбраться их болота на ощупь.
Повернуть обратно, туда, где земля не наровит тебя cожрать — невелик резон, там тобой намерены позавтракать орки. Двигаться вперёд — надежда на благополучный переход через топи ничтожно мала. Но как бы там ни было, Кили не собирался ждать смерти, посиживая на месте. Да и светать скоро начнёт, оказаться с рассветом в такой близи от орочьей стаи, которая уже заведомо прочёсывает окрестности в поисках беженца, сравни самоличной ставке врагу. Но зато будет наверняка виднее, куда идти. Если до тех пор вообще удастся продвинуться.
Гном ступал теперь осторожнее, сначала прощупывая ногой мягкую почву.Отличный метод побега, ничего не скажешь… Временами попадались устойчивые участки, и тогда Кили, напрасно обнадёженный, старался пройти как можно дальше, но тут же влипал в очередную мочажину, иногда погружаясь в прелую гниль чуть ли не по колено. Хватаясь за острые стебли осоки и немилосердно полосуя ладони, гном вытягивал себя на более сухие места, чтоб мгновение позже снова погрязнуть в смердящей жиже. Сумрак начинал слабо сереть, белёсые волокна тумана поползли над кочками и среди остовов мёртвых деревьев, словно бесконечные бороды призрачных мертвецов, где-то в стороне невидимый камыш уныло шелестел в стоячем воздухе прошлогодней листвой. Силы покидали гнома, голод и изнеможение давали о себе знать. И вот Кили снова, устало прыгнув на слабо выступающую в темноте кочку, по колена погрузился обоими ногами в торф, выдавливая на поверхность густые каскады отвратительного перегноя. Ледяное отчаяние охватило его — он пытался вытянуть ноги из топи, но чувствовал, что его беспомощное копошение только усиливают бедственное положение. Словно железные пальцы охватили лодыжки лучника и хладнокровно тащили гнома в черную топкую бездну. Снова откуда-то сзади донёсся надсадный вой выпи.
10
автор Uthur Костолом 2/6/2016, 22:47
Хаос бушевал на месте стоянки оплошавших лазутчиков. Визжащие орки в панике сбивались в кучу, истерично стараясь подлезть друг под дружку, дабы не попасть под разнос. Утхур ревел как напоровшийся на рогатину медведь-шатун. Обезумев от ярости, расшвыривал вокруг себя все, что попадалось под руку. Выдернув из копошащейся груды тел тщедушного извивающегося уродца, главарь с силой стиснул костлявые пальцы на его дряблой шее и, скалясь, сжимал до тех пор пока хрипы не прекратились и иссине-лиловый язык не вывалился из кривой щели рта. Хрустнули шейные позвонки. Утхур высоко поднял задушенного и сунул под нос трясущейся солдатне.
– Все вы, дерьмо собачье, будете искать мне сбежавшего недомерка! Ройте своими свиными рылами, хоть песок жрите, но достаньте мне его из-под земли, откуда он высрался. И живого! Живого! Ясно мне, вы, утупки! Иначе все пойдете в котел, до единого!!! Как этот конченый ушлепок! Обмякший труп, еще менее, чем четверть часа назад бывший горбатым Утфаком, тряпкой шлепнулся о каменный пол пещеры.
Два орка, запалив факелы рванули вглубь подгорного прохода. Тоннель почти сразу кончался тупиком и, ощупав все щели и заломы породы, косоглазые молодчики быстро вернулись, доложив, что беглец не обнаружен. Утхур и не ожидал, что пленник сунется туда. Разослав остатки изрядно поредевшего отряда в противоположные концы, Вожак двинулся наугад, включив все доступные ему средства локации.
Тем временем все больше темнело. И темнело стремительно. Орки воодушевились – в привычной для них ночи тянуть жребий не оказаться гниющими останками в выгребной яме, было сподручнее.
В грудной клетке Утхура клокотало, в подреберье хлюпала разлившаяся ядовитая желчь. Черная густая кровь, словно долотом долбилась внутри черепной коробки.Вот это непруха. Доверить такую ценность тупым ушлепкам! Была бы с ним хоть пара проверенных старых вояк – не слился бы шустрый недомерок-лучник. А так спихнули на него эту нахватанную где-попало шваль. Давно порешил бы всех до единого, но они нужны сейчас. Жирный принчик, этот земляной червяк, улизнул прямо из-под носа. Да еще и не накормил до блевотины этого последыша за все и весь их дохлый род. Ну ничего. Этот подранок не мог уползти далеко. Утхур был удачлив. Однажды ему свезло с одним недоноском из их навозной норы. А этот – совсем сопляк и ослаб. Пожрать они тоже не дураки, а этот голоден. Да и попотчевали его с лихвой. Надо было ободрать ноги ему, сидел бы на заду тихохонько и не рыпался. А пополз бы - так недалеко. Но мог сдохнуть быстро, на такой жаре, загнил бы еще. Нее - нельзя. Но ночь – в подмогу. Землеройки эти тоже неплохо видят, да только Утхур позорче. Ветра нет, тоже славно. Вынюхает шустрого беглеца. Учуять гнома было несложно, да и драпал он из последних сил точно, пока хватает мочи пехать будет. Орк припал к земле и жадно раздувая приплюснутые ноздри, тщательно фильтровал тяжелый спертый воздух, стараясь уловить, услышать нужную ноту.
– Уррр!– Вроде потянуло знакомым запашком. Орк не ошибался. Беглец успел уйти довольно далеко, но шмонило со стороны болот. Запах усиливала кровь и пот жертвы, что словно маяк сигналили сквозь завесу вони и марева все ярче. – Сладенький, вот ты где! Ты решил пободаться с Государыней-Топью. Ну ты точно – дурак! Повезло мне. Она тебя ласково примет. Приобнимет, что кости хрустнут. Гостеприимная хозяйка, да быстра на расправу. И уж больно ненасытна – как бы не припоздниться мне.
Перед орком вновь раскинулся рыхлый зловонный ковер болотины.
– Ну что, госпожа-Трясина! Видались сегодня. Это моя добыча и ты мне ее отдашь!
– Все вы, дерьмо собачье, будете искать мне сбежавшего недомерка! Ройте своими свиными рылами, хоть песок жрите, но достаньте мне его из-под земли, откуда он высрался. И живого! Живого! Ясно мне, вы, утупки! Иначе все пойдете в котел, до единого!!! Как этот конченый ушлепок! Обмякший труп, еще менее, чем четверть часа назад бывший горбатым Утфаком, тряпкой шлепнулся о каменный пол пещеры.
Два орка, запалив факелы рванули вглубь подгорного прохода. Тоннель почти сразу кончался тупиком и, ощупав все щели и заломы породы, косоглазые молодчики быстро вернулись, доложив, что беглец не обнаружен. Утхур и не ожидал, что пленник сунется туда. Разослав остатки изрядно поредевшего отряда в противоположные концы, Вожак двинулся наугад, включив все доступные ему средства локации.
Тем временем все больше темнело. И темнело стремительно. Орки воодушевились – в привычной для них ночи тянуть жребий не оказаться гниющими останками в выгребной яме, было сподручнее.
В грудной клетке Утхура клокотало, в подреберье хлюпала разлившаяся ядовитая желчь. Черная густая кровь, словно долотом долбилась внутри черепной коробки.Вот это непруха. Доверить такую ценность тупым ушлепкам! Была бы с ним хоть пара проверенных старых вояк – не слился бы шустрый недомерок-лучник. А так спихнули на него эту нахватанную где-попало шваль. Давно порешил бы всех до единого, но они нужны сейчас. Жирный принчик, этот земляной червяк, улизнул прямо из-под носа. Да еще и не накормил до блевотины этого последыша за все и весь их дохлый род. Ну ничего. Этот подранок не мог уползти далеко. Утхур был удачлив. Однажды ему свезло с одним недоноском из их навозной норы. А этот – совсем сопляк и ослаб. Пожрать они тоже не дураки, а этот голоден. Да и попотчевали его с лихвой. Надо было ободрать ноги ему, сидел бы на заду тихохонько и не рыпался. А пополз бы - так недалеко. Но мог сдохнуть быстро, на такой жаре, загнил бы еще. Нее - нельзя. Но ночь – в подмогу. Землеройки эти тоже неплохо видят, да только Утхур позорче. Ветра нет, тоже славно. Вынюхает шустрого беглеца. Учуять гнома было несложно, да и драпал он из последних сил точно, пока хватает мочи пехать будет. Орк припал к земле и жадно раздувая приплюснутые ноздри, тщательно фильтровал тяжелый спертый воздух, стараясь уловить, услышать нужную ноту.
– Уррр!– Вроде потянуло знакомым запашком. Орк не ошибался. Беглец успел уйти довольно далеко, но шмонило со стороны болот. Запах усиливала кровь и пот жертвы, что словно маяк сигналили сквозь завесу вони и марева все ярче. – Сладенький, вот ты где! Ты решил пободаться с Государыней-Топью. Ну ты точно – дурак! Повезло мне. Она тебя ласково примет. Приобнимет, что кости хрустнут. Гостеприимная хозяйка, да быстра на расправу. И уж больно ненасытна – как бы не припоздниться мне.
Перед орком вновь раскинулся рыхлый зловонный ковер болотины.
– Ну что, госпожа-Трясина! Видались сегодня. Это моя добыча и ты мне ее отдашь!
11
автор Kili 2/6/2016, 23:04
"Глупый, тупой кретин!" Кили с трудом удерживал распиравшее внутренности бешенство, "Почему было не отсидеться под первым попавшимся треклятым кустом и дождаться рассвета!" костил сам себя парень, совершенно верно зная, что вариации побега его участь не меняли. Гнома уже наверняка cxватились, ищут и унюхают и под кустом, и на дереве, которых тут, кстати, не было, достанут и в этом поганище, дракон их подери! Но дёргаться сейчас в этой гнили тоже было не самым умным поступком. Чавкающая гуща издевательски благодарно отвечала на потуги гнома выдрать конечности, и стискивала его со всей категоричной невозмутимостью. "Махал, только не это…" смоляной шлам объял голени решительно, не отпуская ни на дюйм. Кили дёргал ступнями, но жижа жадно и настойчиво заполняла собой образующиеся пустоты, и напрасные движения с каждым разом становились всё слабее, а гном погружался всё глубже. Кили вонзил ржавый ятаган в хлюпкую кашу рядом с собой, в надежде таким образом получить больше опоры, но и это жалкое поползновение не увенчалось успехом. Скорее наоборот, результат был обратный — металл безразлично ушёл под воду, Кили чуть было не потерял равновесия и не повалился целиком в жадную топь.
Пленник окончательно выдохся. Клочья своей рубахи он потерял ещё подле лагеря и теперь жалел, что не прихватил таки драные лохмотья. Сейчас можно было вполне попытаться свить подобие хлыста и охомутать уродливую корягу, вырисовывающуюся на расстоянии каких-то десяти локтей в валкой болотной черни. Но увы — до спасения подать рукой, только оно недоступно. Дварф кусал губы в бессилии, зло дёргая то одной, то другой ногой, заливаясь потом, изнывая от зловонного удушья, и в сердцах проклиная всё на свете, чувствуя, как неумолимо затягивает рыхлая гниль под ногами.
Ночь так и не принесла желанной прохлады — воздух не двигался, уплотнённый ядовитыми испарениями и насыщенный почти до вязкости терпким, до тошноты приторным, клейким дурманом мирта и вереска. Kазалось, его можно резать ножом. Блеклые шматки тумана еле заметно ползли сквозь иглы осоки и клочки пушицы, змеясь сквозь них словно призрачные пальцы. И вся эта смердящая гуща была полна зловещими звуками. Жуткие вздохи выпи, совсем рядом, заставляли принца каждый раз передергиваться и замирать, оглушительное цвирканье цикады, надоедливое и монотонное — назойливое насекомое, а скорее их было несколько, словно металось вокруг него, приближалось, отдалялось, но не уходило и дразнило противным скрежетом. Cтрекот повторялся то с одной стороны, то с другой, невыносимо, насмешливо перекликаясь. Где-то подавали голос жабы, филин, бесшумно скользнув над головой утопающего, заухал глубоко в зловещей темени. Ему даже показалось, что до уха долетели отдаленные вопли орочьей своры. А для гнома время словно замерло.
Кили размазал по лбу кашу из пота и грязи, заскрипел зубами, размахнулся и воткнул ржавый трофейный ятаган в хлябь как можно дальше от своих ног. Щербатое железо ушло в жижу почти по рукоятку. Принять это за опору было невозможно. С трудом удерживая равновесие, гном высвободил резак из трясины и повторил удар с противоположной стороны. Результат тот же, лишь руки всё больше ныли, становились с каждым ударом слабее, пальцы скользили по забрызганной болотной слизью рукоятке. Снова вытащил железяку, из последних сил и, причудливо извернувшись, вонзил туда, где ему померещилась щетинистая кочка болотной травы, и нашёл наконец искомую опору — лезвие наткнулось на упор, туго вошло в чрево трясины, застряло на полпути и дальше не двигалось. Но Кили, вложивший в удар последние силы, грохнулся плашмя в зловонную мочажину, попутно нахлебавшись глинистой жижи, усеянной узелками ряски, больно вывернув ступни и голени.
И первое, что он почувствовал, когда боль в ногах несколько успокоилась — вывинченные из сапог, ступни освободились, он плавал на взбитой им самим грязи, но был на поверхности. Напрягая тело, он всей длиной рванул к вбитому в упор клинку, обхватил его, не обращая внимания на не слишком острые, щербатые лезвия тесака, тотчас впившиеся в ладони, и подтянулся, ещё и ещё. Так, плашмя извиваясь в густом месиве смрадной грязи, тины и гнилья, гном дополз до выступившей перед ним из тьмы кочки, увенчанной оскалившимся скелетом сгнившего дерева, который корявым когтем указывал в направлении неба. Там Кили вытянулся в острой траве и остался лежать, покрытый толстым слоем жирной грязи, босой, плоско дыша и взирая в мрачное небо над собой, то выныривающее, то снова кутающееся в космы испарений. Звёзды, тускло проглядывающие сквозь мочалину тумана, были далеки и бесстрастны.
Пленник окончательно выдохся. Клочья своей рубахи он потерял ещё подле лагеря и теперь жалел, что не прихватил таки драные лохмотья. Сейчас можно было вполне попытаться свить подобие хлыста и охомутать уродливую корягу, вырисовывающуюся на расстоянии каких-то десяти локтей в валкой болотной черни. Но увы — до спасения подать рукой, только оно недоступно. Дварф кусал губы в бессилии, зло дёргая то одной, то другой ногой, заливаясь потом, изнывая от зловонного удушья, и в сердцах проклиная всё на свете, чувствуя, как неумолимо затягивает рыхлая гниль под ногами.
Ночь так и не принесла желанной прохлады — воздух не двигался, уплотнённый ядовитыми испарениями и насыщенный почти до вязкости терпким, до тошноты приторным, клейким дурманом мирта и вереска. Kазалось, его можно резать ножом. Блеклые шматки тумана еле заметно ползли сквозь иглы осоки и клочки пушицы, змеясь сквозь них словно призрачные пальцы. И вся эта смердящая гуща была полна зловещими звуками. Жуткие вздохи выпи, совсем рядом, заставляли принца каждый раз передергиваться и замирать, оглушительное цвирканье цикады, надоедливое и монотонное — назойливое насекомое, а скорее их было несколько, словно металось вокруг него, приближалось, отдалялось, но не уходило и дразнило противным скрежетом. Cтрекот повторялся то с одной стороны, то с другой, невыносимо, насмешливо перекликаясь. Где-то подавали голос жабы, филин, бесшумно скользнув над головой утопающего, заухал глубоко в зловещей темени. Ему даже показалось, что до уха долетели отдаленные вопли орочьей своры. А для гнома время словно замерло.
Кили размазал по лбу кашу из пота и грязи, заскрипел зубами, размахнулся и воткнул ржавый трофейный ятаган в хлябь как можно дальше от своих ног. Щербатое железо ушло в жижу почти по рукоятку. Принять это за опору было невозможно. С трудом удерживая равновесие, гном высвободил резак из трясины и повторил удар с противоположной стороны. Результат тот же, лишь руки всё больше ныли, становились с каждым ударом слабее, пальцы скользили по забрызганной болотной слизью рукоятке. Снова вытащил железяку, из последних сил и, причудливо извернувшись, вонзил туда, где ему померещилась щетинистая кочка болотной травы, и нашёл наконец искомую опору — лезвие наткнулось на упор, туго вошло в чрево трясины, застряло на полпути и дальше не двигалось. Но Кили, вложивший в удар последние силы, грохнулся плашмя в зловонную мочажину, попутно нахлебавшись глинистой жижи, усеянной узелками ряски, больно вывернув ступни и голени.
И первое, что он почувствовал, когда боль в ногах несколько успокоилась — вывинченные из сапог, ступни освободились, он плавал на взбитой им самим грязи, но был на поверхности. Напрягая тело, он всей длиной рванул к вбитому в упор клинку, обхватил его, не обращая внимания на не слишком острые, щербатые лезвия тесака, тотчас впившиеся в ладони, и подтянулся, ещё и ещё. Так, плашмя извиваясь в густом месиве смрадной грязи, тины и гнилья, гном дополз до выступившей перед ним из тьмы кочки, увенчанной оскалившимся скелетом сгнившего дерева, который корявым когтем указывал в направлении неба. Там Кили вытянулся в острой траве и остался лежать, покрытый толстым слоем жирной грязи, босой, плоско дыша и взирая в мрачное небо над собой, то выныривающее, то снова кутающееся в космы испарений. Звёзды, тускло проглядывающие сквозь мочалину тумана, были далеки и бесстрастны.
12
автор Uthur Костолом 2/6/2016, 23:41
Если огненная стихия Моргота была воплощена извержением вулкана, запекающая до рубиновых головешек, до черного пепла в зловещей жаровне любого, попавшего в этот тендер, в раскаленную топку. То водная ипостась безусловно заключалась в этой коварной жиже, в зловонной тухлятине, в едкой, пожирающей саму себя живой каше. Великая трясина, чистая квинтэссенция зла, мутная тинктура Властителя тьмы.
Утхур торопился, не таясь, быстро шлепал по черным, мокрым кочкам. Перед орком расстилался темный ворсистый ковер мха, пестрящий хаотичным орнаментом луж, прячущих под своим зеркалом бездонные колодцы. Уже не будучи первопроходцем, да и отлично видя, он избегал этих опасных водных оконец, слюдянисто отражающих мертвенный блик, выползшей, равнодушной склянки луны.
Скудный жалкий хор болотных изгоев, выводил в сумраке нестройную заунывную песнь, словно справляя заупокойную. В разноголосье чудился ведущий монотонный звук, словно призрачный шарманщик, вертел своей костлявой рукой старую скрипящую ручку инструмента. Фальшивые дисканты, невпопад срываясь до визга, пытались подхватить однообразность заунывного мотива. Глухие, заходящиеся в застарелый кашель, басы, бубня, уходили в булькающие обертона. Каждый канючил, бормотал свое, ведомое лишь ему горе, но все же, голоса сходились во единую навязчивую песню, едва ли мрачно оживляющую юдоль безысходности, простиравшуюся в бесконечную темноту.
Шаг за шагом, Вожак постепенно устремлялся в самое сердце трясины. Идти становилось все тяжелее. Орк перепрыгивал с одного вспученного кусочка почвы, на другой островок тверди. Вонь усилилась, казалось ей было пропитано все, воздух разбух, нависая киселистым туманом. Смрад был настолько ядовит, что, казалось, кислотно разъедал плотными парами сплюснутые орочьи ноздри. Удушливый фимиам щипал змеиный, светящийся во тьме глаз. Мерзостные испарения болотной клоаки, миазмы кольчатых торфяных кишок мешали распознавать нужный запах преследуемого.
Внезапно, боковым зрением, вращающимся зраком пресмыкающегося, Утхур выхватил из мглы еле заметное шевеление. Там, сбоку, в полнейшей статике этой липкой дыры, проявились грязные, почти неразличимые очертания распластанной на холмике фигуры. Утхур ликовал. Словно лопнул внутри кожаный бурдюк, выпустив под ребра, радостных роящихся мух. Низкий клекот рвался из раскуроченной грудной клетки. Беглый понял, что обнаружен - задвигался, заметался на своем островке последней надежды и застыл, вжавшись, в остов мертвого дерева. Утхур, распластавшись, как чешуйчатый уродливый ящер, быстро полз к гному, отплевывая ржавую ряску. Расстояние между противниками стремительно сокращалось. Сбежавший, с ног до головы был покрыт липкой бурой грязью, почти сливаясь в этом камуфляже со зловещим ландшафтом – грязного призрака выдавали лишь выкатившиеся белки глаз.
– Ххххе... Уррр! Ну! Сученок паршивый! – шипел орк. – Набегался? Прогулялся? Как тебе тут? Прям у Самого Моргота в его глубокой заднице? Я сказал, я тебя и оттуда достану. Смотри-ка, весь в дерьме, как из выгребной ямы. В полном, едва ли не большем, чем твоя славная будущая участь, гнида подгорная. Как ты тут? Нравится? Еще не прочухал, или как уже, прорюхал умишком своим? Как же ты славно смотришься – дерьмовый дварф в дерьмовом прикиде!
Между злосчастной жертвой и охотником протянулся всего лишь один длинный бросок. Только вот третий зловещий участник схватки – сама топь, вовсе не прочь была заполучить в свою зыбкую паутину сразу обоих – и мотылька и шершня.
Сжавшись в тугую пружину, толкнувшись, Утхур фактически достал гнома. Тот, швырнувшись в бок, распластался на поверхности зыби, но плечи провалились, грудь внезапно начала погружаться и дварф выгнулся, жадно ловя воздух ртом и молотя руками. Орк, рванувшись вслед, промазал мимо кочки, но успел ухватиться за мокрую щиколотку удирающего. Дернул изо всех сил и жертва выскочила из трясины, как пробка, обратно, плюхнувшись рядом. Осклизлые набухшие от влаги, дубленые сапоги Утхура заскользили и поехали прямиком вниз, в жирную трясину. Гном яростно забил ногой, отчаянно барахтаясь и пытаясь освободиться. Цепкая когтистая кисть держала мертвой хваткой. Под весом орка, кочка все больше проседала, кривые колени слуги тьмы, уже обсасывала ватная глотка болота. Взбивая зловонный мусс, сцепившиеся елозили по колышущейся под ними почве. Гном хватался за все подряд – живой капкан неумолимо тащил его за собой. Утхур готов был умереть сам, хотя в его планы все же это не входило, но ни за что не выпустил бы добычу. Выпростав другую руку, орк попытался ухватиться выше, но узловатая кисть, царапала, оставляя рваную кровавую борозду на коже врага, скользила по ничем не прикрытым, выпуклым мускулам – клочья льняной рубахи убегавший оставил "на память" покинутому лесу. Орк все больше и больше проседал в ловушку трясины. Рыча, Утхур жадно скреб, ощупывал осклизлую от тины плоть извивающегося противника и крючья пальцев наконец впились в единственную зацепку – пояс штанов. Тонущий повис на нем и попытался подтянуться. Намокшая плотная ткань сукна затрещала по швам и поползла, грозя оставить беглеца разоблаченным в чем мать выковала. Забелело пятно оголенного бедра. Дварф выкручивался, долбя изо всех сил, норовя двинуть босыми ногами в чудовищную башку, в звериный глаз, в скрежетавшую осклабившеюся челюсть. Выпутавшись от обрывков ткани, Утхур вгрызся острыми зубами в голую ляжку гнома, как голодный варг.
Одним броском, орк поднатужился, и выплюнувшись из вязкой чачи, навалился на гнома, обхватив его руками и крепко стиснул между колен. Сцепившись в кольце объятий эти два живых, ревущих, существа, посреди царства мертвых, бились в конвульсиях схватки, как две задыхающиеся рыбы, выдернутые на днище лодки. В данных обстоятельствах весовое преимущество было на стороне гнома – он был легче, держаться на поверхности было проще. Сидя верхом на уродливой грузной туше, дварф топил клацающую зубами голову. Орк то и дело погружался по самые ноздри, но не выпускал добычу. Ухватив за густые космы, Утхур макнул гнома с головой – тот захлебнулся, закашлялся, отпор слегка ослаб, но в ту же секунду, словно разряд ударил орка в загривок, мышца шеи задергалась, запульсировала боль, зажалил ток в жилах и стало вдруг горячо от сильной струи, растекающейся по груди.
Утхур торопился, не таясь, быстро шлепал по черным, мокрым кочкам. Перед орком расстилался темный ворсистый ковер мха, пестрящий хаотичным орнаментом луж, прячущих под своим зеркалом бездонные колодцы. Уже не будучи первопроходцем, да и отлично видя, он избегал этих опасных водных оконец, слюдянисто отражающих мертвенный блик, выползшей, равнодушной склянки луны.
Скудный жалкий хор болотных изгоев, выводил в сумраке нестройную заунывную песнь, словно справляя заупокойную. В разноголосье чудился ведущий монотонный звук, словно призрачный шарманщик, вертел своей костлявой рукой старую скрипящую ручку инструмента. Фальшивые дисканты, невпопад срываясь до визга, пытались подхватить однообразность заунывного мотива. Глухие, заходящиеся в застарелый кашель, басы, бубня, уходили в булькающие обертона. Каждый канючил, бормотал свое, ведомое лишь ему горе, но все же, голоса сходились во единую навязчивую песню, едва ли мрачно оживляющую юдоль безысходности, простиравшуюся в бесконечную темноту.
Шаг за шагом, Вожак постепенно устремлялся в самое сердце трясины. Идти становилось все тяжелее. Орк перепрыгивал с одного вспученного кусочка почвы, на другой островок тверди. Вонь усилилась, казалось ей было пропитано все, воздух разбух, нависая киселистым туманом. Смрад был настолько ядовит, что, казалось, кислотно разъедал плотными парами сплюснутые орочьи ноздри. Удушливый фимиам щипал змеиный, светящийся во тьме глаз. Мерзостные испарения болотной клоаки, миазмы кольчатых торфяных кишок мешали распознавать нужный запах преследуемого.
Внезапно, боковым зрением, вращающимся зраком пресмыкающегося, Утхур выхватил из мглы еле заметное шевеление. Там, сбоку, в полнейшей статике этой липкой дыры, проявились грязные, почти неразличимые очертания распластанной на холмике фигуры. Утхур ликовал. Словно лопнул внутри кожаный бурдюк, выпустив под ребра, радостных роящихся мух. Низкий клекот рвался из раскуроченной грудной клетки. Беглый понял, что обнаружен - задвигался, заметался на своем островке последней надежды и застыл, вжавшись, в остов мертвого дерева. Утхур, распластавшись, как чешуйчатый уродливый ящер, быстро полз к гному, отплевывая ржавую ряску. Расстояние между противниками стремительно сокращалось. Сбежавший, с ног до головы был покрыт липкой бурой грязью, почти сливаясь в этом камуфляже со зловещим ландшафтом – грязного призрака выдавали лишь выкатившиеся белки глаз.
– Ххххе... Уррр! Ну! Сученок паршивый! – шипел орк. – Набегался? Прогулялся? Как тебе тут? Прям у Самого Моргота в его глубокой заднице? Я сказал, я тебя и оттуда достану. Смотри-ка, весь в дерьме, как из выгребной ямы. В полном, едва ли не большем, чем твоя славная будущая участь, гнида подгорная. Как ты тут? Нравится? Еще не прочухал, или как уже, прорюхал умишком своим? Как же ты славно смотришься – дерьмовый дварф в дерьмовом прикиде!
Между злосчастной жертвой и охотником протянулся всего лишь один длинный бросок. Только вот третий зловещий участник схватки – сама топь, вовсе не прочь была заполучить в свою зыбкую паутину сразу обоих – и мотылька и шершня.
Сжавшись в тугую пружину, толкнувшись, Утхур фактически достал гнома. Тот, швырнувшись в бок, распластался на поверхности зыби, но плечи провалились, грудь внезапно начала погружаться и дварф выгнулся, жадно ловя воздух ртом и молотя руками. Орк, рванувшись вслед, промазал мимо кочки, но успел ухватиться за мокрую щиколотку удирающего. Дернул изо всех сил и жертва выскочила из трясины, как пробка, обратно, плюхнувшись рядом. Осклизлые набухшие от влаги, дубленые сапоги Утхура заскользили и поехали прямиком вниз, в жирную трясину. Гном яростно забил ногой, отчаянно барахтаясь и пытаясь освободиться. Цепкая когтистая кисть держала мертвой хваткой. Под весом орка, кочка все больше проседала, кривые колени слуги тьмы, уже обсасывала ватная глотка болота. Взбивая зловонный мусс, сцепившиеся елозили по колышущейся под ними почве. Гном хватался за все подряд – живой капкан неумолимо тащил его за собой. Утхур готов был умереть сам, хотя в его планы все же это не входило, но ни за что не выпустил бы добычу. Выпростав другую руку, орк попытался ухватиться выше, но узловатая кисть, царапала, оставляя рваную кровавую борозду на коже врага, скользила по ничем не прикрытым, выпуклым мускулам – клочья льняной рубахи убегавший оставил "на память" покинутому лесу. Орк все больше и больше проседал в ловушку трясины. Рыча, Утхур жадно скреб, ощупывал осклизлую от тины плоть извивающегося противника и крючья пальцев наконец впились в единственную зацепку – пояс штанов. Тонущий повис на нем и попытался подтянуться. Намокшая плотная ткань сукна затрещала по швам и поползла, грозя оставить беглеца разоблаченным в чем мать выковала. Забелело пятно оголенного бедра. Дварф выкручивался, долбя изо всех сил, норовя двинуть босыми ногами в чудовищную башку, в звериный глаз, в скрежетавшую осклабившеюся челюсть. Выпутавшись от обрывков ткани, Утхур вгрызся острыми зубами в голую ляжку гнома, как голодный варг.
Одним броском, орк поднатужился, и выплюнувшись из вязкой чачи, навалился на гнома, обхватив его руками и крепко стиснул между колен. Сцепившись в кольце объятий эти два живых, ревущих, существа, посреди царства мертвых, бились в конвульсиях схватки, как две задыхающиеся рыбы, выдернутые на днище лодки. В данных обстоятельствах весовое преимущество было на стороне гнома – он был легче, держаться на поверхности было проще. Сидя верхом на уродливой грузной туше, дварф топил клацающую зубами голову. Орк то и дело погружался по самые ноздри, но не выпускал добычу. Ухватив за густые космы, Утхур макнул гнома с головой – тот захлебнулся, закашлялся, отпор слегка ослаб, но в ту же секунду, словно разряд ударил орка в загривок, мышца шеи задергалась, запульсировала боль, зажалил ток в жилах и стало вдруг горячо от сильной струи, растекающейся по груди.
Страница 1 из 1
Права доступа к этому форуму:
Вы не можете отвечать на сообщения|
|
|